Впрочем, отчаиваться тоже не стоит. Людвиг Витгенштейн, один из самых глубоких философских умов XX столетия, однажды сказал, что главное в его нашумевшей работе – то, чего в ней нет. Говорить следует только о том, о чем можно говорить, а об остальном следует молчать. Вот и мы вслед за гениальным австрийцем потолкуем о том, что нам по зубам, о прочем же благоразумно умолчим.
2 Когда к Александру Романовичу Лурии, в ту пору начинающему психологу, пришел на прием незнакомый молодой человек по фамилии Шерешевский и попросил проверить его память, ученый приступил к исследованиям без особого энтузиазма. В конце концов, мало ли на свете людей с феноменальной памятью на лица, слова и даты. Тем более что сам гость ровным счетом ничего исключительного в своей памяти не видел, а повод, вынудивший его прибегнуть к услугам специалиста, выглядел на редкость несерьезно: главный редактор газеты, где Шерешевский работал репортером, никак не мог взять в толк, каким образом его сотрудник умудряется запоминать указания и распоряжения начальства слово в слово, никогда и ничего при этом не записывая.
2
Вдоль по питерской, или Проклятие уроженца Торжка
Когда к Александру Романовичу Лурии, в ту пору начинающему психологу, пришел на прием незнакомый молодой человек по фамилии Шерешевский и попросил проверить его память, ученый приступил к исследованиям без особого энтузиазма. В конце концов, мало ли на свете людей с феноменальной памятью на лица, слова и даты. Тем более что сам гость ровным счетом ничего исключительного в своей памяти не видел, а повод, вынудивший его прибегнуть к услугам специалиста, выглядел на редкость несерьезно: главный редактор газеты, где Шерешевский работал репортером, никак не мог взять в толк, каким образом его сотрудник умудряется запоминать указания и распоряжения начальства слово в слово, никогда и ничего при этом не записывая.
Опыты шли своим чередом, и уже спустя полчаса Лурия неожиданно ощутил, что в кабинете явственно запахло серой. Творилась форменная чертовщина. Еще через час растерянность и недоумение исследователя сменились азартом, и ученый со всей отчетливостью понял, что судьба преподнесла ему поистине царский подарок. Напротив него сидел маг, кудесник и чародей, наделенный чудовищной, небывалой, невозможной памятью. Без видимого труда он воспроизводил предлагавшиеся ему бесконечные ряды бессмысленных цифр, причем с одинаковой легкостью проделывал сию трудоемкую операцию в прямом и обратном порядке, вразбивку и как попало. Память юного репортера не имела границ в самом буквальном смысле этого слова; во всяком случае, Лурия так и не смог определить, где эти границы проходят. Ни фактора края, ни феномена интерференции – ничего из того, что всегда нам мешает одинаково прочно усваивать элементы заучиваемого, для него, казалось, не существовало. Таблицу из пятидесяти-шестидесяти цифр он запоминал моментально и через полторы минуты запросто превращал ее в многозначное число. Любую самую дикую абракадабру он запоминал сразу и навсегда и никогда ничего не забывал. Временами Лурию охватывал суеверный страх, потому что нормальные люди так не могут.
Эта невразумительная история настолько потрясла психолога, что через несколько лет кропотливых исследований он посвятил «случаю Шерешевского» специальную работу, которую назвал изящно и просто – «Маленькая книжка о большой памяти». В соответствии с доброй старой традицией, испокон веков принятой у психологов и психиатров, он обозначил своего удивительного подопечного одной-единственной буквой «Ш». Поэтому и мы в дальнейшем будем его так называть для краткости.
