Междуцарствие в головах - страница 19

– Подкинуть кошелек, потому что «вор должен сидеть в тюрьме»…

– Ну конечно. Любимый герой в стране – Жеглов. Живенький такой, орел. Напарник на его фоне – вялый, скучный, как безалкогольное пиво. Которое дороже, кстати, стоит, но народу проще и веселее купить обычного. К тому же: отчего не пьешь это? Странный. Или больной какой-то, или… В общем, не свой. Правильный. А чем больше правил, которые соблюдают все, тем больше гарантий, что по отношению к каждому их никто никогда не нарушит. Там, где это так, люди не живут в тревоге и панике. Им бы понравился Шарапов. Но продуктивные вещи делать? У нас? Нет, это нудно, трудно, скучно. Шарапов – такой, стерилизованный. Несет он пару истин с тоскливой миной… У нас и с политиками так: как только правильный – так такой безжизненный. Драйва нет.

– В Шарапове драйва нет? Он же банду привел – «Черную кошку»! Он, а не Жеглов!

– Из Шарапова идеал? Это невыгодно! Если что-то объединительное начнется: ты – нищий, ты – богатый, ты – русский, ты – чеченец, а мы все вместе, и замечательно, все люди – так все же сразу станет видно. Да в мутной воде так устроиться можно! Да кому ясность нужна, да вы что?

…Когда общественное мнение дробится на миллионы личных, убегает от проблем самого общества – оно становится беженцем. Его перестают ценить: либо морят голодом, либо выдают тщательно дозированную информацию, либо кормят «тушенкой» с давно просроченным сроком годности.

Жегловская наша матрица органично принимает любую ложь. Еще Салтыков-Щедрин горько сетовал, что сыщики охранки обвинения строят не на фактах, а на подозрениях. Но он сетовал, а нам предлагают варево этой охранки чуть ли не каждый день. Прописные истины: когда мы допускаем подлог, чтобы дать «шанс тем, кто пытается избавить нас с вами от преступности» – мы даем им шанс стать преступниками. Они больше не смогут раскрыть ни одного настоящего преступления – это долго: анализировать, вычислять.

Если можно посадить потому, что нет уверенности, что кто-то «кристально чист», – значит, можно посадить любого, в ком нет уверенности. Можно подложить кошелек вору – значит, можно подложить что угодно и кому угодно. Можно правоохранительным органам нарушать права отдельных граждан – значит, можно нарушать права каждого, кто покажется «отдельным».

Можно в поисках террористов положить тысячи жизней, войну начать от имени народа – значит, от имени народа можно строить и сильное государство «отдельно от людей». Где все против них, потому что они – ничто.

– Не стрелять! – кричит Шарапов. И через минуту, обращаясь к Жеглову: – Ты убил человека.

– Я убил преступника.

Мы в этот момент не на стороне Жеглова, но легко его прощаем: ошибся. Мы ему разрешаем вот так ошибаться, даем шанс. Потому что любуемся и в то же время слышим про «идентификацию» применительно к фрагментам мертвых тел. Нам все больнее и страшнее – бумеранг безжалостен. Мы похожи на девочку, которая, попав впервые в зоопарк, пишет в тот же день письмо отцу: «Видела льва – совсем не похож».

Мы поспорили с водителем. Он считал, что Жеглов бы навел в стране порядок. И не допустил бы гибели подводной лодки «Курск».

– Допустил бы, – сказала я ему.

– А вот это вы мне докажите, – взвился он. – Да чтоб Жеглов, да эту самую, как ее, элиту страны, оставил корчиться! Подводников!

Если представить, что все зависело от него? Я попыталась представить: