Смотрите? Я тоже смотрю. Вы, вообще, какой телезритель – заядлый или балующийся? В учебниках по социальной психологии говорится, что если в день вы смотрите телевизор часа четыре и больше (это тысячи часов в год) – значит, вы заядлый.
И я «заядличаю» уже несколько дней, сознание мерцает, как телевизор в темной комнате. Трудно только в первый день выдержать сразу четыре часа, коченеешь как-то, эмоционально обомжевываешься. Как будто поселилась на вокзале.
* * *
Я на вокзале. Это студия так сделана – под вокзал, там еще поезд все время ездит на заднем экране – везет людям встречу с близкими, программа называется «Короткие встречи». Игорь Кваша с Марией Шукшиной давно ведут подобную программу, там тоже людей находят, но… Как-то там все тактично, сострадательно, медленно… Такие вещи не живут долго в памяти – слишком все по-человечески. А здесь в детский реабилитационный центр приходит корреспондент и спрашивает: «Кто из вас Сережа?»
– Это я, – отзывается мальчик лет десяти. И везут его в Москву, где уже сидят на вокзале-студии его мама и бабушка. Пять лет они его не видели – отец увез. Письма писал, потом перестал, спился. Сережа позже расскажет, как приблудился к строителям, жил с ними в вагончиках; хорошо там к нему относились, кормили. Но стройка закончилась, он скитался, потом попал в реабилитационный центр. И вот теперь его – с поезда на сцену, посадили между мамой и бабушкой. Он их видел в последний раз малышом – теперь глядит подростком.
– Ну что, Сережа? – требовательно, с каким-то даже металлом в голосе спрашивает ведущая, – с кем ты останешься? Вернешься в реабилитационный центр? Или поедешь домой с мамой?
– Не знаю, – мучительно, болезненно морщась, говорит мальчик, – даже не знаю.
– Сережа! Поезд ждет! Что ты решил? – не отступает ведущая. И очень требовательно через пару секунд:
– Сережа! Говори!
Бабушка и мама, причитая: – Ну как же это, все тебя ждут, мы так тебя ждали, готовились…
– А где вы были, когда я на стройке… – Ну не может ребенок сразу отреагировать все эмоции, застрял в каких-то внутренних пустотах. Накрыло его внезапным этим теледобром, как взрывом, он под завалами. Вытащат? Спасут?
– Сережа! Итак… – не унимается ведущая. – Сережа! Мы ждем…
Отворачиваясь, плача, не глядя на родных (посмотришь – расслабишься), мальчик принимает решение к ним не возвращаться… Поезд везет его назад, в реабилитационный центр. Студия аплодирует.
Может быть, «окнами», «стеклами», «голодом», «домами», «запретными зонами» огрубленные, мы просто уже не можем знать, где в самом деле зоны по-человечески запретные? Мы столько пережили запредельных, но понарошечных откровений. Так много людей истекло на наших глазах клюквенным соком, столько было стонов раненых помидоров. Завороженный ужас – привычное состояние, мы просто смотрим, мы не знаем. Настоящий это мальчик или нет? Боль у него – настоящая? Но если да, то все случившееся для него по силе травмы равно тому, что чувствуют жертвы терактов. Спросите у любого психиатра, он подтвердит, что по последствиям для детской психики шок от таких вот коротких и ни к чему не ведущих встреч переживается ничуть не легче… А если это все-таки был маленький гений – актер? Или дети из Беслана – могли ли их сыграть дети-актеры в шоу Гордона, как вы считаете? А если дети настоящие, то как стало возможным приглашать их в шоу Гордона?
