Мифы о Солженицыне, опровергнутые им самим - страница 8

Так же с оглядкой на Санину нервозность вели себя и педагоги. Это в конце концов создало в нём веру в какую-то непогрешимость своей личности, какую-то исключительность.

Но как-то преподаватель истории Бершадский начал читать Сане нотацию, и Саня действительно упал в обморок, ударился о парту и рассёк себе лоб.

Все были очень напуганы. Учителя относились после этого к Сане ещё осторожней…»

Итак, из приведённых отрывков ясно, что первым о припадках честолюбия у Солженицына с детства высказался Кирилл Симонян. Именно от него эта информация попала в книгу Решетовской. Виткевич же сказал о «себялюбии» Солженицына намного позже и в значительно менее ярких красках, не видя в нём физической или психической патологии (впрочем, не исключено, что и к такому мнению он пришёл под влиянием Симоняна, уже после своего выхода на свободу).

Мнения друзей, полученные как раз в момент работы над книгой, могли повлиять и на оценки Решетовской. Она пишет, например (после записи воспоминаний Симоняна), что в период учёбы одновременно в университете и МАФЛИ «он продолжал заниматься и дома – частенько до двух часов ночи, доводя себя до головной боли. Он и понимал, что так трудиться нельзя, и не мог остановиться. Ведь нужно было быть первым, первым! Во что бы то ни стало! Любой ценой!»

Такая оценка вполне соответствовала подсказке Симоняна, а вот прежнее, более простое объяснение самопожертвования Солженицына его желанием по максимуму использовать время учёбы в вузах для получения наиболее полных знаний, как необходимой базы больших писательских планов, Решетовской, на фоне обиды на него за «предательство» её любви, видимо, стало казаться менее убедительным.

Но стоило ли ей в данном случае так доверять Симоняну? Позже, в своей последней книге «АПН – я – Солженицын» (2003) она сама дважды уличит его во лжи при искажённом толковании им других случаев из жизни Солженицына, о которых она знала лично, либо от непосредственных свидетелей и из писем мужа того времени. О детских же его годах она знала очень мало, потому и позволила себе довериться рассказам его друзей.

А вот что писал в 1978 году, отвечая на выпады против него Симоняна, сам Солженицын в книге «Сквозь чад»:

«Итак, по сюжету, загадка о шраме продолжала и продолжала мучить Наташу – и вот, рассказывает она в своей книге, через многие годы, уже после развода, осмелилась спросить о том друга нашей общей юности Кирилла Симоняна.

А Кирилл – возьми да и знай. А Кирилл – к тому же и врач, да не просто хирург, но универсальный профессор медицины, который знает всю её и вокруг неё и особенно психологию, патопсихологию, фрейдовский психоанализ и всё, что может пригодиться (тут, разумеется, сарказм Солженицына – Симонян был только хирургом. – Ю.Т.). И он с лёгкостью даёт объяснение мучительной загадке: Солженицын в детстве был очень впечатлителен, не переносил, когда кто-нибудь получал оценку выше его (впрочем, таких и случаев не было), – становился белым как мел и мог упасть в обморок. Но как-то учитель Бершадский начал читать ему нотацию, и от этого Солженицын упал-таки в обморок и рассек лоб о парту.

Вот и прекрасный старт для безмерного честолюбия насквозь всю жизнь. Вот что может дать один только детский шрам!

Может, но при условии дружной согласованности всех служебных щупальцев КГБ. А это, увы, как раз и не случилось. Через три года появился (может быть, по другому пропагандистскому отделу, может быть, не ЧК, а ЦК) собственный опус доктора Кирилла Симоняна – и о том же самом шраме тот же самый доктор рассказал совсем другую историю: