Мифы о Солженицыне, опровергнутые им самим - страница 9

Вероятно, сами очнулись. И так как книгу Решетовской коммунистические коммивояжёры уже протолкнули по всему свету, то эссе Симоняна не выпустили дальше глухой Дании. Служебное упущение, кого-нибудь и наказали. Но Кирилла Симоняна, заступимся, нельзя упрекнуть: дело в том, что об этом школьном случае он действительно никогда достоверно не знал: случай произошёл 9 сентября 1930 в классе 5 «а», в самом начале учебного года, а Кирилл только в этих днях впервые перевёлся из другой школы, да в класс 5 «б», был ещё робким новичком, он и не видел и слышать толком не мог.

Так что для ЧК или ЦК он мог бы дать ещё третью или четвёртую версию. Но вопрос в том – какая всего полезнее? Полезнее теперь эти две разошедшиеся увязать – и кто же это сделает лучше самого Симоняна?

И доктор Симонян, диагност и эрудит, легко даёт теперь Суме (так А.И.Солженицын именует Т.Ржезача, автора книги «Спираль измены Солженицына, вышедшей в 1978 г. – Ю.Т.) профессорское решение: сперва Солженицын побледнел от уязвлённого самолюбия («страшно было смотреть»), а затем уже проорал антисемитский выкрик. А тогда Каган его толкнул – и так он разбился лбом о парту. (Если толкнул – очевидно, всё-таки, спереди? – то можно разбить только затылок?)

Ну да Сума имеет же возможность ещё поехать в Ростов-на-Дону и с помощью ГБ разыскать действительного второго участника того случая – Шурика Кагана. И из допроса его решительно выводит: всё подтвердилось! И даже выносит из этого интервью новые украшения: за несколько дней до события четыре верных друга – Каган, Солженицын, Симонян и Виткевич, надрезают свои пальцы старым скальпелем, смешивают кровь и клянутся в братстве. И вот теперь тот же Бершадский из-за антисемита Солженицына навсегда исключает Кагана из школы «имени Малевича». (Никогда такой школы не было. Сума полагает, наверно, что это – художник, а то был уже уволенный за политическую неблагонадёжность прежний директор школы, а была школа – имени пса Зиновьева, но тоже разжалована.)

Однако клятвы тех четырёх мальчиков не то что в те дни, но ни в том году, ни в следующем быть не могло по той нескладице, что Виткевич эти годы учился в Дагестане, а Симонян сроду в мальчишечьи игры не играл. (…)

9 сентября он (Каган. – Ю.Т.) принёс в школу финский нож без футляра (вот откуда у Сумы и выплыл «старый скальпель») и мы с ним, именно мы вдвоём, стали с этой финкой неосторожно играть, отнимая друг у друга, – и при этом он, не нарочно, уколол меня её остриём в основание пальца (так понимаю, что попал в нерв). Я испытал сильнейшую боль, совсем не известную мне по характеру: вдруг стало звенеть в голове и темнеть в глазах, и мир куда-то отливать (та самая «страшная бледность», в которой меня уличили). Потом-то я узнал: надо было лечь, голову вниз, но тогда – я побрёл, чтоб умыть лицо холодной водой, – и очнулся, уже лёжа лицом в большой луже крови, не понимая, где я, что случилось. А случилось то, что я как палка рухнул – и с размаху попал лбом об острое ребро каменного дверного уступа. Разве о парту так расшибёшься? – не только кровь лила, но оказалась вмята навсегда лобовая кость. Перепуганный тот же Каган и другие, не сказавшись учителям, повели меня под руки под кран, обмывать рану сырой водой, потом – за квартал в амбулаторию, и там наложили мне без дезинфекции грубые швы (советская бесплатная медицинская помощь), – а через день началось нагноение, температура выше сорока и проболел я 40 дней.