Михаил Горбачев: «Главное – начать» - страница 3

В словарик можно заглянуть (преимущество книги!) и прямо сейчас: так вы, во всяком случае, сразу увидите круг тех затруднений, которые нам с вами вместе придется освоить и преодолеть, чтобы понять личность и реформы Горбачева (в моей версии – но это ведь моя книжка). Возможно, вам больше захочется ее прочесть, а может быть, наоборот: если вы еще в магазине, вы в ужасе вернете ее на полку. Горбачев ведь был противником принуждения – и я тоже.

Основной вопрос философии Фридрих Энгельс сформулировал так: определяет ли бытие сознание или наоборот? Поставив телегу впереди лошади, на второй (но тоже «основной») вопрос: познаваем ли мир в принципе, марксизм отвечал решительным «да». Новейшие достижения науки, в которую шестидесятники, а к ним в конце жизни относил себя и Горбачев, верили как в Святое Писание, убеждают нас, что скорее нет. Но и бытие отдельно от сознания вообще никак нельзя и некому помыслить – это просто какая-то каша.

Если бы мы ответили так на экзамене преподавателю философии Ставропольского сельскохозяйственного института Раисе Горбачевой году в 1966-м, она была бы обязана влепить нам пару. Между тем вопрос о «первичности» вовсе не празден в рассуждении о роли личности – конкретно, ее мужа Михаила Сергеевича – в истории. Была ли перестройка обусловлена его личными качествами и усилиями (тогда первичен «дух»), или она стала следствием экономического тупика, в котором оказался СССР (тогда «материя»)?

Своим знаменитым «Главное – нáчать» Горбачев по-своему обозначил Событие перестройки как «новое начало» (см. главу 3) и свою роль в нем. Ничто не начинается с нуля, всегда что-то уже было, а «новое» означает, что из знакомого зерна вдруг вырастает совсем не то, что мы привыкли видеть раньше.

В истории, я думаю, неверно искать «причины», предопределяющие те или иные перемены так, как разлетаются бильярдные шары. Но можно исследовать условия, которые сделали так, что те или иные перемены «назрели», то есть стали не необходимыми, но и не невозможными (см. «контингентность», глава 3).

Одни условия сложились с другими, и возникла так называемая зона бифуркации – шаткая неопределенность, в которой «мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось». Но поскольку мы говорим о Горбачеве, нам важно, что он – в конце 80-х еще твердый материалист по убеждениям – действовал как романтик, стремясь переопределить «духом» – сознательными реформами сверху – косную «материю» экономических и социальных отношений.

В рамках материализма нельзя задать вопрос «зачем?», а только «почему?». Тут нельзя поставить проблему смысла, а в таком случае эту книжку не было бы смысла мне писать, а вам читать. Поэтому, рискуя получить еще одну пару от доцента Горбачевой образца 70-х, мы встанем на позиции так называемого идеализма, чаще задавая вопросы не «почему?», а «для чего?».

Горбачев заслужил себе памятник, который до сих пор поставлен лишь в Германии, не только тем, что он сделал, но и тем, чего он не сделал: он не обратился к насилию ради сохранения власти. Рассказывая о том, что сделал Горбачев, мы сможем опираться на более или менее твердые факты. Но говоря о том, чего он не сделал, нам придется объяснять это индивидуальными особенностями его личности. Поэтому так важны ранние этапы биографии Горбачева, когда черты его личности только формировались, а особенностям было позволено проявляться ярче, чем будет возможно в равняющей всех под одну гребенку обстановке Кремля и Старой площади.