– Ее… ик! Не‑необъят‑ны‑е берега‑а‑а… так и ма‑а‑ня‑а‑ат к себе‑е‑е, – пели моряки заплетающимися языками и вразнобой. – А‑а‑а‑а ее… глаза‑а‑а, ик! Как пучи‑и‑и‑и‑на, взгляд туда‑а‑а и, ик! Ты то‑о‑о‑онешь… Нет! Ст‑о‑о‑онешь от любви…
Я же дослушивать песнь не стала, едва забралась на палубу, тут же спряталась за какими‑то бочками, почему‑то еще неубранными в трюм. И вовремя, ведь на капитанском мостике послышались шаги, и кто‑то прикрикнул:
– Харе горлопанить! Отчаливаем.
Дождавшись, когда капитан или кто‑то там сверху уйдет, я рискнула пробежать до ближайшего лючка, открытого, на мое счастье, и спрыгнула в трюм. Где снова спряталась за ящиками и какими‑то тюками. Вовремя. Ведь в тот же миг на лестнице послышались чьи‑то шаги. Вот я глупая! Сейчас как найдут! Ка‑а‑ак накажут!
Но, вопреки моим опасениям, матрос тут же ушел в другую часть корабля, отделенную перегородкой и хлипенькой дверью. Затем еще через некоторое время вернулся обратно и вновь заскрипел половицами, поднимаясь наверх. А там уже вовсю звучал топот, крики и снова топот. Нет, не так. Много топота и много криков, а еще лязг металла.
Я, казалось, на все это время словно дышать разучилась. Сидела тихо, как мышь, и прислушивалась к каждому шороху. Заодно и корила себя за такой глупый поступок! Столько лет жила и чтила законы нашего острова. Ведь могла же попробовать поторговаться с капитаном?
Под эти и другие мысли, штурмующие мою бедовую голову, сама не заметила, как начала клевать носом, да так и задремала, сидя на полу с подтянутыми к самому носу коленями.
Проснулась уже тогда, когда вновь расслышала скрип лестницы. Только в этот раз к неприятному протяжному звуку добавилось еще и знакомое позвякивание.
Я непроизвольно втянула шею, стараясь еще глубже спрятаться за ящиком слева, хоть в этом и не имелось такой нужды. Достаточно было лишь податься чуть правее и скрыться за горкой повыше. Но, на мое счастье, когда незнакомец спустился с последней ступеньки, он прошел и остановился в дальнем углу трюма, слева от лестницы, там, где стоял сундук, прикрепленный цепями с двух сторон к полу, наверняка чтобы во время качки не перевернулся. С этой же целью весь груз: ящики, тюки, мешки побольше, – стоял эдакими островками, связанными друг с другом канатами, и один конец с петелькой обязательно цеплялся за крюк в потолке. Я невольно потянулась взглядом к тому самому крюку и, расслышав легкий шум, с замиранием сердца вновь выглянула наружу. Мне было страшно, и это еще мягко говоря.
Но все обошлось. Вроде бы. Незнакомец стоял ко мне спиной. А еще в этот самый миг раздался громкий звон и… Ого! Пришлось даже кулак закусить, чтобы смолчать. До того мужчина уже успел скинуть с себя плащ на пол, а сейчас туда же отправил и отстегнутые отдельно наплечники, затем наручи, кинжалы, перевязь с мечом и арбалет снял с плеча.
Однако не это меня поразило, нет. А в целом количество надетого: ведь после этого он принялся за кирасу, кинул ее вниз со звоном, а затем стянул еще и кольчугу. Это куда же он собрался в полном латном облачении?! С его‑то ростом, разворотом плеч, упругими мышцами, такими, хм, стальными на вид и с невероятно четко очерченными линиями бицепсов, трицепсов, или как там? Да по его спине можно изучать анатомию! Ой, то есть мускулатуру. Если я вообще что‑то в этом смыслю.
Поразительно!
Даже у нашего кузнеца Бийома нет подобной фигуры. У знаменитого на весь остров ремесленника мышцы большие, бугрятся. Да и сам он, конечно, гигант с небольшим брюшком. Этот же высокий, вроде и мускулистый, но вместе с тем худощавый, жилистый, сильный и внушающий страх, особенно из‑за безобразных шрамов, расчертивших его спину тремя рваными линиями.
