Одна за другой перед Кирой замелькали картинки безмятежного летнего отдыха: Сочи, пальмы, музыкальные фонтаны, детская голова олигофрена в прибрежной пене, брызги, чайки, ясное южное небо…
На рыбалке. На велосипеде. Друг детства. «Такой хороший мальчик был, а сейчас, представляете, алкоголик». Сбор клубники. На плече у деда, подполковника авиации.
Кира машинально достала из кармана пачку сигарет. Чиркнув зажигалкой, она привела в действие катапульту. Жадно затянулась. Теперь, под облаком дыма, она катапультирующийся летчик. Над ней парит сокол, слетевший с плеча юного натуралиста. Сокол парит и поет о судьбе последнего советского пионера, который болел ветрянкой и тайком ел зубную пасту. Мелькают алые пятна пионерских галстуков, перед тем как навсегда исчезнуть.
Оторвавшись от альбома, Елизавета с удивлением воззрилась на клубящийся дым.
– Простите, я выйду на балкон, – спохватилась Кира.
– Ну что вы, что вы. Я сама уже давно хочу. Вы позволите?
Кира протянула пачку. Елизавета закурила. Голова ее откинулась назад, и она продолжила, простодушно игнорируя тоскливый вид своей гостьи:
– А в пятом классе Андрей подобрал раненую ворону. Три дня ухаживал, но птица умерла. Как он плакал! Бедный мальчик…
Внезапно рассказ оборвался – в прихожей щелкнул замок. В коридоре зашептались, зажегся свет. Послышался женский хохоток.
– О, – дернулась Елизавета, – опять эту цирковую сучку привел.
Кира засобиралась, сунула в карман сигареты, и в этот момент в кухню вошел бритый детина в толстовке с надписью Я не море, меня не волнует.
– Вот, посмотри. – Елизавета указала на Киру. – Посмотри, как должна выглядеть порядочная интеллигентная девушка. Видишь? Одежда, прическа, взгляд. Ты понял?.. Покрутитесь-ка.
Дернула гостью за рукав.
– Покрутитесь. Пусть этот олух посмотрит… Я тебя спрашиваю, ты понял?
– Понял. – Сын Елизаветы послушно осмотрел незнакомку с головы до ног. – Только я таким не нравлюсь.
– Почему же, Андрей, – возразила Кира. – Вы очень даже симпатичный.
Из коридора послышалось обозначающее присутствие «кхе-кхе».
– Приятно было познакомиться, – вежливо улыбнулась она. – Мне пора.
По пути к выходу Елизавета возбужденно шептала:
– Андрюша хороший, хороший мальчик. И добрый. Возьмите яблочко на дорожку. Заходите к нам! Это так, не обращайте внимания. У него только формируется вкус. Не ожидала, конечно, что вы курите. Но это ничего. Это можно бросить. Заходите! – Последние слова она кричала, и они буквально скакали вслед за Кирой, которая уже бежала вниз по ступенькам. – Мы будем ждать!
Улыбнитесь, вас не снимает скрытая камера
В прошлом году в сквере недалеко от дома Киры появился памятник Родиону Раскольникову: черная фигура в длинном распахнутом пальто, в руке стальной топор, на который слетел живой голубь, как символ раскаяния. Подножие памятника представляло собой ступеньку, и на ней граждане пили пиво, размышляя попутно на тему «тварь я дрожащая или право имею», и стоит ли гармония мира слезинки замученного ребенка. Отягощенные раздумьями, они плевали себе под ноги и, поднимая глаза к небу, с тоской вздыхали. По небу плыли облака, унося их взоры далеко, за черту города.
Кира добежала до сквера за пятнадцать минут. Вот уже и изваяние блеснуло из-за листвы. Яркие солнечные пятна играли на орудии убийства старухи-процентщицы Алены Ивановны. Рядом с памятником, выставив одну ногу вперед, стоял невысокий худой человек лет пятидесяти, в черном плаще и фиолетовом берете, сдвинутом набок. На плече – потертая, когда-то недурная, кожаная сумка.
