Она сопротивлялись изо всех сил, но разве могла она справиться с укротителем медведей?..
И преступление совершилось.
Наутро она твердо решила бежать.
Но куда?
Тамир видел, что Алоли изменила отношение к нему и что-то задумала. Чтобы успокоить ее, продолжал говорить о великой цели. Вот приедет Лизандрос и отвезет ее в Константинополь. И там будет представление для самого императора. Ну чем Алоли хуже хваленой Феодоры, тем более давно уже покойной? Во сто крат лучше!
Ее тело прекраснее всех красавиц! И голос волшебный! И она уже научена всему, что должна знать женщина!
И девушка терпела, хотя он ей стал нестерпимо противен.
Это понял и Тамир. Слова словами, даже самыми убедительными, но надо было действовать.
И Тамир сумел встретиться с начальником стражи префекта и подкупить его, чтобы он пустил его к Ксенону.
Тамир вымылся в бане, надел лучшую свою тунику, не пил и пришел к Ксенону, изобразив самую льстивую из своих улыбок.
– Ну что тебе? Говори, у меня много дел. – Ксенону, дородному, рано потолстевшему, но не утратившему мужской силы, неприятно было встречать у себя во дворце Тамира, которого он держал за низкого фигляра.
– О, я знаю величие твоих дел, – низко, но с достоинством поклонившись, быстро ответил циркач, – моя просьба ничтожна. Однако она может послужить к славе Александрии.
Мясистое лицо префекта тронула полупрезрительная ухмылка.
– Неужели?
– О, я знаю свое ничтожество, – столь же быстро ответил Тамир. – Знаю, что для тебя, светлого умом и сердцем, чужды мои низкие помыслы. Однако позволь заметить, что нравы и в Александрии, и в Константинополе упали, к несчастью. Вместо молитвы и верности заповедям Спасителя у нас всё чаще слышишь призывы к неуместному веселию и даже, осмелюсь сказать, к забавам низкого содержания…
– Куда ты клонишь, недостойный?
– О, я не о тебе, достойнейший. А о приезде к нам человека по имени Лизандрос. Это мужественный воин, но говорят, войны слишком грубой сделали его душу…
– Откуда тебе знать? – повысил голос Ксенон.
– Мне приходится встречать во множестве самых разных людей, и слухом земля полнится… Да и сам посуди, достойнейший. Человек, который всё время проводит в битвах и стоит на страже императора… Разве не захочется ему вдали от столицы, здесь, в лучезарной Александрии, отдохнуть? Тем более, если придется расправляться с мятежными, тайными врагами империи: монофизитами[6], сектантами, которых у нас множество. Ведь ты же наверняка по случаю его побед устроишь пир…
– И что?
– Позволь привести на этот пир мой самый лучший цветок, равного которому нет во всей Александрии. Да и в Константинополе такого цветка нет, поверь мне.
Ксенон строго смотрел на Тамира.
Действительно, верно говорят, что он любящий отец – так может говорить о своей дочери только настоящий отец. Заботится о ее счастье, хотя и выставляет ее напоказ… А как им поступать иначе, циркачам? Может, то, что он с ней состоит в прелюбодейной связи, клевета? Вон как светятся его черные глаза, когда он говорит о ней, этой певунье и танцовщице Алоли, которую и ему, префекту, довелось видеть и слышать.
Да, для пира во славу этого Лизандроса такой цветок будет действительно дорогим подарком.
– А ты не боишься, Тамир, – с невольным сарказмом спросил Ксенон, – что твой прекрасный цветок сорвут и истопчут?
Тамир опустил голову и покорно ответил:
– Такова судьба женщин-артисток.
