Конечно, в жизни я не выполнила ни того, ни другого.
А Вовка, мой пятилетний брат, вообще не верит, что я умею сочинять стихи. Улыбается хитро, – меня не проведёшь, не на такого напала!
– Ты нашла это стихотворение в книжке и выучила наизусть, да-а-а, я знаю!
Он уверен – настоящие поэты и писатели были необыкновенными людьми и давно умерли. Я, честно говоря, тоже так считаю. Но я-то сочиняю стихи, это чистая правда!
А он тянет:
– Не-е-ет, ты обманываешь меня.
– Вовка, что ты за человек! Разве я обманывала тебя когда-нибудь?
– Не обманывала, – соглашается Вовка, – а теперь обманываешь! Меня легко обмануть, я маленький.
– Ладно. Ты придумаешь мне три слова, и я, не сходя с места, сочиню стихи с этими словами. Тогда поверишь?
Вовка широко раскрывает глаза. Это же другое дело!
– Тогда поверю, но у тебя – ни за что не получится. Я сейчас придумаю три слова.
Он думает долго. Ходит по комнате, маленький, ниже стола. Я жду, и мне страшно, – вдруг у меня и вправду не получится? Но другого выхода нет.
– Вот, я придумал: хозяйка, бульдог и пирог.
Он очень серьёзен, сейчас всё решается.
Теперь я хожу по комнате. Хорошо ещё, эти слова связаны между собой!
Спекла пирог хозяйка… Спекла пирог хозяйка! Дальше будет легко, главное – первая строчка, я это сразу поняла. Стоит придумать первую строчку, остальные легко выстраиваются следом, равняются на неё, и стихотворение можно продолжать, пока не скажешь всё, что хочешь.
– Готово, слушай:
Спекла пирог хозяйка
И вышла посмотреть —
Заперты ли двери,
Иль нужно запереть.
А ей кричит соседка:
– Поди сюда, кума,
Такое тут случилось,
Не приложу ума!
Пока они болтали,
В комнату бульдог
Тихонечко пробрался,
Пронюхал про пирог!
Идёт домой хозяйка,
И что ж – нахал-бульдог
Стоит себе на лавке
И ест её пирог!
Вовка потрясён. Никаких сомнений, он сам только что придумал эти три слова!
– Знаешь, если ты умеешь сочинять стихи, значит, все могут. И я тоже смогу, когда вырасту!
Но я-то знаю, неизвестно откуда, что сочинять стихи может не каждый.
– Ну, попробуй, попробуй, – говорю загадочно, и Вовка смотрит на меня своими круглыми глазами и молчит.
Я поворачиваю калейдоскоп со своими осколками, и мне трудно нанизать их на какую-то ось времени…
Когда я попала в больницу, той зимой, или позже?
Тётя Маня вызвала «скорую», когда не смогла остановить мне кровь из носа. Вышла из больницы с диагнозом «дистрофия», он висел надо мной ещё и в институте.
Меня прикрепили к маленькой столовой для особенно ослабленных детей. Это было уже весной, я помню себя на главной улице нашего города в платье, без пальто.
Ем без хлеба, его отношу домой. Не отламываю ни корочки, а так хочется! Но иногда мне везёт на довесок. Его, я считаю, можно съесть по крошке на обратном пути.
Город никогда не был таким огромным, как в детстве, когда ты волен идти, куда хочешь и делать, что пожелаешь.
Я и не знала, что есть ещё парк, значительно больше городского сада, в котором я пробовала красные цветы на вкус.
И сквер. Когда я вхожу в него, тревога сжимает сердце. Странный сквер, большая открытая площадка, посредине скромный, очень скромный обелиск одного со мной роста. Здесь… были расстреляны евреи. Здесь! Дедушка!
Стою и молчу. И не говорю маме.
Считалось, нечего болтаться по школе, останется несколько минут до звонка, двери над ступеньками широко распахнутся, и тогда – добро пожаловать!
Двор утрамбован, посыпан песком, только у стен пробивается трава и две акации в дальнем конце двора, у жилых домов, распушили свои гроздья.
