Вечером рассказываю маме:
– Знаешь, сегодня на Энгельса я встретила ребят из Белогорки. Я так обрадовалась, подбежала к ним…
– Ты не должна была показывать им, что обрадовалась. Как ты будешь жить? Говоришь только правду, никакой хитрости! Женщина должна уметь притворяться…
– Мама! Чему ты меня учишь!
– Жизни, Света, жизни.
Она долгие годы учила меня жизни, – безуспешно, по её мнению. Когда в очередной раз ругала меня за что-то, звучала фраза:
– Ты не меняешься, у тебя всё на лице написано. Какой была в пятнадцать лет…
И была новая весна. Впрочем, она каждый год была новая, зачем только нам её всегда, всегда портили экзаменами!
Жарко, дома хожу босиком, а перед выходом чищу пёрышки. Наглаживается серая шёлковая блузка из американских подарков, белая штапельная юбка-шестиклинка, я моюсь под холодным краном с головы до ног, ни горячей воды, ни душа в доме не было.
Бегу вниз по лестнице.
– Светочка, на тебя так приятно смотреть, чистенькая, пяточки розовые, – говорит из своего окна Мария Соломоновна, и я улыбаюсь ей благодарно.
А ещё мама решила учить меня хозяйничать. И это в десятом классе, когда теоретически нужно было заниматься с утра до ночи, готовиться к экзаменам на аттестат зрелости!
– Я устала, – сказала она, – буду тебе давать деньги, а ты рассчитывай, чтобы хватило до зарплаты, покупай продукты, готовь обед.
Я и в правду поверила, что мне пора самой вести дом! Несколько дней кормила маму и Вовку жареными сардельками с вермишелью или варёной картошкой, и мама сдалась. Оказывается, она хотела просто подготовить меня к самостоятельной жизни. Но в десятом классе я пекла пироги и торты, и булочки с корицей, только тогда и пекла.
Трудно сказать, кем я ощущала себя, принцессой или Золушкой, грань была тонка. Домашние обязательства не тяготили меня, я все делала быстро – Золушка. Мылась под холодным нашим краном и шла гулять. И лестница наша гулко звенела под моими босоножками. Уже принцесса.
У меня в душе постоянно жила радость. Я улыбалась миру, как у Монтеня, и мир в ответ улыбался мне.
Той весной это было, или память перенесла этот осколок из другого времени? Мы с мамой бежим к троллейбусной остановке, опаздываем в театр. Выбегаем на Энгельса, и тут какой-то молодой человек протягивает мне букет цветов.
Мы останавливаемся, какие-то секунды я медлю – может, это розыгрыш, он сейчас попросит деньги, или скажет грубость? Мама стоит рядом и молчит.
Беру букет, говорю спасибо, разрешаю поцеловать руку, и мы бежим дальше. Цветы отдаю актрисе, которая долгие годы играла все главные роли в нашем театре.
Назавтра мама рассказывает тете Иде:
– Стою и думаю, что же она сделает? Поступила, как принцесса, взяла цветы, была исполнена достоинства…
Они смеются, и я вместе с ними:
– А что, по-вашему, я должна была делать?
– Всё правильно!
Сижу перед маминым трельяжем, смотрю в мутную глубину его зеркала. Тугие косички, бантики возле ушей, кудряшки на висках. А может, лучше косички не завязывать, пусть просто лежат на спине? Их можно не доплетать до конца, ниже бантиков будут локоны.
И подходит мама. Эта нелепая сцена и сейчас у меня перед глазами… Подходит и молча отрезает мне косички над плечами! Я смотрю потрясённо – то в зеркало, то на неё…
– Мама, что ты сделала! Как ты могла, смотри, на кого я похожа! Что я теперь буду делать с волосами?
– Делай, что хочешь, сколько можно ходить с бантиками!
