– Шэй – моя, Дафна – Женевьевы, а Келли – Ингрид, – вставила Эмма.
– Келли умерла бы, если бы услышала, что ты так говоришь, – фыркнула Ингрид. – Она с двух лет самостоятельная девочка и сама решала, что можно надевать в детский сад, а что нет. Я просто не могла ее контролировать.
– Они все… как бы это сказать? Сильные личности. Ну да ты же их видела на вводном собрании, – обратилась ко мне Женевьева.
Дафна, Шэй и Келли действительно сидели вместе за столом женской теннисной команды. Но тогда я их не знала, а они практически не разговаривали ни с Алекс, ни со мной. Впрочем, для подростков такое поведение – обычное дело, напомнила я себе.
– Да, верно, – кивнула я. – На следующей неделе у моей дочери отбор в теннисную команду.
– Там очень сильная конкуренция, – предупредила Женевьева. – У нас одна из лучших команд в штате. Дафна входит в национальный список лучших теннисисток младше восемнадцати лет.
Мне показалось, что Ингрид и Эмма обменялись взглядами, но что это означало, не поняла.
– Алекс хороша, – произнесла я. – И она много тренируется.
– Уверена, у нее все получится, – заверила меня Эмма.
– Давайте, наверно, перейдем к обсуждению сегодняшней повестки дня, – предложила Ингрид. – У меня назначено на час. – Она взглянула на меня. – Я – психотерапевт.
– О, это интересно.
– Ты так думаешь? – Ингрид пожала хрупким плечиком. – В основном это означает, что мне приходится выслушивать рассказы других людей о своих проблемах.
– Но, должно быть, приятно сознавать, что ты помогаешь им.
– На своем опыте я убедилась, что люди редко бывают готовы к переменам, – ответила Ингрид. – Они хотят пожаловаться, хотят, чтобы я признала важность их чувств, но сами не предпринимают никаких действий, чтобы изменить жизнь к лучшему. – Она снова пожала плечами.
– А ты, Кейт, чем занимаешься? – вступила Эмма. – Или такие вопросы задавать неприлично?
– Почему бы и не спросить? – удивилась Женевьева.
– Потому что считается, что быть просто мамой-домохозяйкой недостаточно, – пояснила Эмма. – Хотя ведь есть женщины, которые называют себя богинями домашнего очага и считают, что это звучит гламурно.
– Ты же не называешь себя богиней домашнего очага? – Женевьева повернулась ко мне с притворным ужасом. – Я не уверена, что мы сможем подружиться с богиней.
– Нет, я себя богиней не называю. И не буду, обещаю, – рассмеялась я.
– Слава богу, – выдохнула Ингрид.
– Хотя это хорошая лакмусовая бумажка, – вмешалась Эмма. – Помните, когда наши девочки были маленькими, мы договорились не дружить ни с кем, у кого на заднем окне автомобиля налеплены семейные наклейки. – Она повернулась ко мне. – Ну, знаешь, мама, папа, мальчик с футбольным мячом и девочка в балетной пачке. Прикол.
– У меня такой наклейки точно нет, – уверила их я. – Но отвечу на твой вопрос. В Буффало у меня был комиссионный мебельный магазин. Я продала его, когда мы переезжали сюда.
Воспоминание о моем чудесном магазине отозвалось, как всегда, грустью. Заведение представляло собой целый лабиринт комнат, которые я обставляла, создавая постоянно меняющиеся интерьерные композиции: гостиная в стиле модерн середины века, детская в морской тематике, столовая в официальном стиле. Мне нравилось представлять кого-то, кто будет жить в той или иной комнате, а затем оформлять ее в соответствии с выдуманным персонажем. Мне нравилось, когда кто-то приходил и покупал всю мебель, желая разместить ее в своем доме точно так же, как в магазине. Расстаться со своим детищем, с его счастливыми воспоминаниями было даже труднее, чем продать наш дом.
