– Да неравнодушный я! – ответил Гончаров. – По крайней мере, в отношении к вам. Повторю: я испытываю к вам большую дружескую любовь, и не моя вина, что она – без влюбленности.
Софья только махнула рукой.
– Я все это уже слышала. Сказка про белого бычка!
– Ну, так другой сказки вы от меня и не услышите! – Гончаров сложил руки на животе и замолчал.
Она тоже стояла, не произнося больше ни слова.
Я, как легко предположить, тоже безмолвствовала.
В такой немоте и завершилась сцена, неприятная для всех участников, и для меня в том числе: хотя лично меня она и не затрагивала, но я пожалела и Софью, мучившуюся в безответной любви, и Гончарова, мучившего ее, но мучившего поневоле и с тяжелым сердцем.
Это объяснение случилось как раз незадолго до того, как старушка Льховская, ничего о нем, конечно же, не знавшая, рекомендовала моему хозяину присмотреться к Софье Александровне. Потому-то он с таким неудовольствием принял наставление, чем расстроил желавшую только добра Елизавету Тимофеевну.
Софья после того, как он расставил все на свои места, больше не писала ему о любви, а если говорила о ней с глазу на глаз, то лишь изредка и больше намеками. Она довольствовалась предложенной дружбой и боялась ее потерять.
– Дайте вашу руку и позвольте поцеловать ее – любовно, но не влюбленно, – произносил иногда при встрече Гончаров.
И она с печальною улыбкой принимала это.
Замуж Софья Александровна так и не вышла: до недавних пор в ней теплилась надежда, что Гончаров вдруг да одумается. Но в свете последних событий, до которых я в своих воспоминаниях еще доберусь, она оставила эту мечту.
И все же они до сих пор состоят в близкой дружбе. Гончаров доверяет ее художественному вкусу, советуется в литературных вопросах. По его просьбе она переписывала рукопись его романа «Обрыв». Зная, как щепетильно он относится к своему творчеству, это доверие, бесспорно, дорогого стоит. Но ей, я чаю, до сих пор нет-нет, а хочется большего.
Бедная Софья Александровна!
Вскорости после неудавшейся Елизавете Тимофеевне попытки устроить судьбу моего хозяина ее сын, Иван Иванович Льховский, уехал в Ниццу по линии Морского министерства, где служил. Поэтому больше мы с Елизаветой Тимофеевной не виделись: в их квартиру мы ходили исключительно из-за Ивана Ивановича.
На чужбине он и умер. Гончаров, узнав эту дурную весть, расплакался. Я тоже расстроилась и незаметно пустила слезу. Вспомнила при этом и Елизавету Тимофеевну: каково старушке будет без сына? Очевидно, вспомнил и Гончаров.
– Надо будет навестить Льховскую, – произнес он.
И навестил. Но дело на этот раз обошлось без меня: Гончаров счел, по-видимому, неуместным брать меня с собой на визит сочувствия. Зато сопровождала его Варвара Лукинична Лукьянова, хотя, по-моему, она и незнакома была со Льховскими. Это была та самая женщина, которая когда-то предала и обидела Гончарова.
Все между ними происходило задолго до моего появления не только в материальном виде, но даже и в вымысле. Однако из обрывков разговоров, из прочитанных вслух некоторых писем я составила общую картину.
История, стало быть, была такова.
Гончаров, как всем известно, родом из Симбирска – как, кстати, и поэт Языков. Но большую часть жизни он провел – и поныне проводит – в Петербурге, а на малой родине своей, там, где гробы предков, он бывал крайне редко. Но в один из приездов случился у него роман, оставивший на сердце незаживающий рубец. И героиней этого романа стала не кто иная, как Варвара Лукинична.
