И это стаей кружит в больной голове. Ощущает, как что-то острое протыкает кожу, потом другой лоскут, но не чувствует ничего. Удивительно – впервые не чувствовать ничего, кроме сковывающего страха. Может, это он так действует на нее, а не анестезия? Еще десять минут, и это закончится. Только десять минут. Ждет спокойно, не шелохнувшись, но внутри такая буря, так хочется кричать и сопротивляться. Внутри. Только там. И время, словно черепаха, ползет, пока она считает по шестьдесят секунд в уме. Последний штрих, и хирург делает узел. Чувствует, как тот впивается прямо в мясо. Легкая прохлада начинает рассасываться в теле и исчезать. И с каждой секундой становится еще страшнее просто не встать, когда подойдет срок. Или встать, но не смочь шагнуть. Выходит из оцепенения, и ноющая боль взрывом от эпицентра разносится от бедер до колен, будто выбивая чашечки из суставов.
– Вот и все, – улыбнувшись, произносит Белый Халат, – можете вставать, только аккуратно.
Чуть приподнимается и смотрит на свои бедра. Уродливые нитки впились в воспаленную красную плоть, давя так сильно, что кровь маленькими капельками замерла на швах.
– Будете хромать первое время, а потом станет легче, и внимательно посмотрите на голени. Их нельзя сильно сгибать, иначе швы разойдутся, поэтому советую вам ходить как можно меньше и не носить каблуки первое время.
– И сколько это?
– Месяц или три недели. Посмотрим, как все будет заживать.
– Спасибо.
И она осторожно сползает с операционного стола, аккуратно ступая на холодный кафель, а ледяной пол так и обжигает ступни через носки. Одевается и, не сказав ни слова, выходит.
Это был тот день, когда кончилась ее жизнь. Когда она поняла, что вернуться к танцам не удастся никогда. В спорт тем более, только любительский.
Возвращается в реальность, закатывает штаны до колена и обрабатывает ранки перекисью. Очередь до швов на бедрах еще не дошла. Прошло уже больше двух недель, а боль не оставляет ее. Больше двух недель, а она до сих пор помнит запах больницы, чувствует кожей эти накрахмаленные простыни и отвратительную садистскую улыбку врача. И ничего с этим не поделаешь. Что было, то было. Удивительное ощущение, будто она до сих пор под анестезией, но это ложное восприятие этого безумного мира, в который каждое утро ей все меньше и меньше хочется. Но здесь никто не спрашивает, чего ты хочешь, здесь каждый день – новое испытание на пути к исполнению своих желаний. И она замерла, поставив точку на всем и всех. Не надо лишних многоточий – они все усложняют. Они делают жизнь наполненной надеждой, которая приходит только тогда, когда о ней забываешь, как и мечты, как и исполнение всего, что задумал. Лопает еще один надутый пузырь и спускает штаны до пяток. Теперь есть весомый повод никогда не надевать платья и юбки. Не любила их с самого детства, а теперь и подавно. Есть повод умолчать с улыбкой обо всем, что случилось за эти месяцы. И наконец-то есть повод появиться в спортивном зале, потому что дома восстанавливаться лень…
И пришел день… И пришло испытание. Испытание тишиной, одиночеством и физическими терзаниями. Пошел третий месяц спора. Еще два года и восемь месяцев, и можно будет сказать, что она выиграла, но, как и сейчас, потом тоже некому будет этим похвастаться. И даже если восстановить эти три тысячи сообщений, что возможно только после прерывания молчания ее собеседником, то все равно ничего не изменится. Будет так
