Как же было тогда… Хорошо. Сейчас не хуже, девочка моя, но артрит в конец доконал – даже сложно обнимать тебя при встрече, больно, но я справлялась до это, значит, и в этот раз справлюсь. Только верь мне.
А что было тогда, помнишь, у великана на сольном концерте? Я так хотела, чтобы ты утопала во мне, и ты тонула, но потом пришлось расстаться… Лишь на время, но расстаться. А Новый год помнишь? Как мы у него удачно устроились на очередном выступлении, и ты грелась во мне, лежа на моем животе. И бабочки, бабочки, бабочки.
Было щекотно. А помнишь, порой мечтали на двоих, и мечты сбывались? Вот я помню удивленные наши лица. А ты? Еще вспоминаю, как было хорошо в барах сидеть на мягких диванах – мне всегда приходилось вытягивать правую ногу в сером теплом носке зимой вдоль спинки и говорить «падай», и ты падала в меня.
А летом… Летом, помнишь, как я отказывалась от юбок только ради этой традиции и носила то брюки, то легенсы, то спортивные штаны. Порой я думаю, что мне импонировало больше: твое падение или посветить своими носками, и не смейся – я серьезно. Тогда можно было носить их как угодно: и с плюшевыми мишками, и с надписями. А браслеты помнишь? Я надевала их даже на работу, хотя нельзя было. Такие времена были… Нет, не подумай, сейчас не хуже, но я скучаю, а эти остолопы не дают мне мой любимый виски, мол, сердце у меня слабое, и любимые пирожки с морковкой – холестерина, видите ли, в них много. Мозгов у них мало, вот что я тебе скажу, девочка моя, а уж запретить пить мне молоко с кофе по утрам и круассанами – это кощунство, изверги малолетние. Но я счастлива. Внуки такие большие. Помню, тогда мальчика хотела, а родилась девочка, прямо под стать твоему сынуле. Вот и развлекаются теперь – нас с тобой мучают, особенно разъездами. Ну, ничего, допишу книгу и вернусь. Скоро.
Прости, что так давно не писала тебе. Что поделать, жизнь идет, руки уже не те. Совсем не те. Болят суставы, поэтому даже не представляю, как долго я бы набирала тебе это письмо. Напридумывали, конечно, кучу всего, а теперь нам, старикам, разбираться. Но хорошо, что напридумывали. Я могу надиктовывать тебе все что угодно, а этот адский агрегат, не знаю уж как, но справляется с интерпретацией всего. Внуки уже мне, старухе, не могут объяснить, как пользоваться этой странной штукой, но ради тебя научусь еще, ведь столько времени впереди. Вернусь к тебе скоро и буду надеяться, что ты ждешь меня.
Перебирала свою старую коробку с воспоминаниями. А помнишь тот вечер, когда выступали в первый раз, и я не могла дышать, пока читала все стихи? Помнишь, как смотрела на меня своим спокойным взглядом? И тот февраль? А Москву, Москву помнишь? Хорошо, что мы были не совсем курицами и умудрились не надеть на Красную площадь каблуки – ноги бы переломали, клянусь тебе, девочка моя! А фотографии помнишь? Особенно ту, в кафе после вручений? Как тогда было спокойно и хорошо, несмотря на то, что дальше была бешеная рабочая неделя, но мы выдержали с тобой. А помнишь, как ты поступала в магистратуру? Ох, были времена, хорошая моя. А кораблики, кораблики помнишь? Тогда, в августе, в пледах ходили по каналам и рекам? А книгу, книгу первую помнишь? Как в восторге я кружилась, а ты спокойно улыбалась своей легкой и любящей улыбкой? А помнишь…
Знаю, знаю, что ты помнишь все. Помнишь все объятья и теплоту, что дарили друг другу, чего это я у тебя спрашиваю-то все. Наверное, хочется обратно, хочется туда, в восторг и молодость, в эмоции с головой. Но мы ведь все те же. Мы ведь все еще рядом.
