Потом Ира нашла возле общежития доску и долго прыгала на ней, положив один ее край на крыльцо, пока доска не сломалась.
Стемнело. Разбуженные дымом тени прошлого с полуобвалившейся лепнины с удивлением пытались рассмотреть через чад эту молодую амазонку с отдаленного края империи, которая половником выталкивала из печки-голландки блестящий сверток. Кот ученый, чудесным образом превратившийся в кошку, тыкался носом в фольгу, обжигался и то ли мяукал, то ли стонал. Цыпленок был подгоревший сверху. И абсолютно сырой внутри. Ирина мягко, но грязно негромко выругалась. Очень хотелось есть. И коту-кошке, очевидно, тоже. Бывшая провинциалка вздохнула, подняла голову и вздрогнула. В мокром от чада окне на фоне фиолетового вечера она ясно увидела неясный силуэт человека, стоящего за ее спиной.
– Здрасьте! – само собой напугано вылетело из Иры.
– Привет! – через паузу раздалось из-за спины. А затем снова через паузу.– Фиаско?
Это он о цыпленке, очевидно.
– Фиаско! – выдохнула Ира, не сводя взгляда с силуэта.
– Вы новенькая?! -спросил силуэт.
– Я?! Я Русалка на Ветвях! – улыбнулась Ирина силуэту.
– Это хорошо! С Русалками у нас в театре вечные проблемы! – силуэт снял рюкзак и поставил его на пол.– Тут, если что, пища кое-какая есть. Для тела. Для души пока ничего предложить не могу!
Силуэт развернулся и направился к номеру семь напротив входа на кухню, где, как думала Ира, находится кладовка. Быстро щелкнуло, и Ирина обернулась как раз в тот момент, когда дверь захлопнулась. На гвозде, вбитом в косяк, покачивался расстегнутый большой замок с воткнутым в него ключом с веревочкой. Пискнул выключатель. Под дверью блеснула узкая полозка света.
«Вот и с коллегой познакомилась!», -подумала Ирина.
Рюкзак незнакомца открывался сложно хотя бы потому, что был набит под завязку. Сверху были два примятых пакета с недорогим вином. Один полный, другой наполовину опорожненный. Потом, мама родная, пластиковый лоток с котлетами и макаронами, резаный хлеб в целлофане, огурцы-помидоры. На дне блестели консервы. И еще был один грейпфрут. И скрученные узлами несколько пар носков.
Молодая актриса столичного театра сделала себе «сэндвич», положив котлетку между двумя кусками черного хлеба, открыла вино и, стоя у распахнутого окна, рассматривала какую-то дохленькую речушку и большое некрасивое современное здание за ней.
Открылась дверь. Зашаркало. И, войдя на кухню, остановилось.
– Это кошка?! – удивленно спросил «силуэт», которого теперь не было видно.
Кошка-кот, вначале не замеченная, остервенело пожирала котлету, как будто встречалась с котлетами первый раз в жизни. Но, очевидно, так оно и было.
Боже, он что, кошек никогда не видел и не может отличить кошку от гиппопотама?!
– Нет, это метафизика! – нагло ответила Ира, делая большой глоток вина из пакета.
– А… А я Анри!…В миру Генрих!
Ира поперхнулась.
И обернулась.
Перед ней собственной персоной стоял Генрих. Он успел переодеться и был в тренировочных штанах, майке «Рамонес» и старых кожаных больших тапочках.
Такой же рыжий, как и худрук. «Наверное, у них дресс-код такой, -усмехнулась про себя Ира.– Хотя нет. Не такой же… У худрука волосы крашенные, ядовитые, искусственного оттенка, а у этого естественные, медно-мягкие. Приятные… Ишь, какими завиточками падают на плечи!»
– А я Ирэн! – дожевывая «сендвич», с набитым ртом сказала Ира и протянула руку.– Под Джоуи косишь? – кивнула глазами на майку.– Похож! Такой же худой!
