Тысячи и тысячи домашних питомцев выбрались на свободу неизвестному, в первые, самые сложные дни. Увы, некоторые умирали под завалами или в закрытых квартирах, от голода и жажды. Может, конечно, в их случае смерть это награда, в отличие от возможности со временем измениться или принести на этот свет выродков-потомков. Множество уцелевших собак, кошек остались на улицах и хаотично скрещивались, а под действием новой природы выводились необычайно живучие гибриды с проявленными доминирующими генами первоначальных особей.
На блокпосте их уже ждал отряд Верстака. Верстак был одним из давних товарищей Артема – еще в те дни, когда ГД только зарождалось. Потом их пути как-то разошлись: Верстак решил охранять границы клана, а Медведь предпочел искать приключения дальше. Видимо у кого-то задница покрепче.
Верстак протянул руку – мозолистую в шрамах.
– Ну, здоров, брат! Как держися? – голос Верстака хрипел, как старый мотор.
– Здоров, Верстак. Не жалуюсь, – Артем хлопнул его по ладони. – Что у вас?
– Хреново и еще раз хреново…, если честно. Вчера завалили двух Герудов. Откуда взялись, черт их знает! Может, с Аркадии ползут, суки. Попали точно – видели, как дёргались. А потом – ни тел, ни следов. Живучие гады! Это как вообще?!
– Бывает, – Артем пожал плечами, глядя в пустоту. – Ещё что?
– Да все. От безделья – крылаток подстреливаем. Знаешь, если их правильно поджарить, ммм… прямо как курочка.
Крылатка – это в старом просторечии голубь, обычный сизый голубь. Сейчас это тот же голубь, только с дополнительными парами глаз. Ничего необычного, просто четырехглазый голубь. В «Сити23» один умник, поди орнитолог в прошлой жизни, бубнил: «Геном крепкий, вот и мутировал слегка». Имя его стёрлось, да и кому оно надо? Точно он был орнитологом раньше. Обычный человек явно такого не знает, да и незачем.
Артем прошёл в холл «Копейки» – магазина, что стал блокпостом. Полки давно пусты, стены в копоти. Обернулся к Джонни:
– Заходи. Нужно набраться сил. Путь, конечно, не дальний, но мы не знаем, что нас там ждет.
– Или кто, – Джонни шагнул следом, оглядываясь.
– Это тоже верно. Увидишь Гагика – буди меня.
Утро. Сырое, тёплое, серое. Небо – свинец, воздух – пепел, всё вокруг – оттенки грязи на грязи. Серо. До тошноты серо. Матрас – как могильная плита, пружины впились в рёбра, будто кости ломали всю ночь. Во рту – пустыня, вода манит сильнее курева, но сигареты ближе. Артем нашарил портсигар во внутреннем кармане, вытащил самокрутку, чиркнул спичкой. Дым – горький, едкий – пополз в лёгкие. Не вынимая её изо рта, он сел, проглотил клубы, уставился на пустую лежанку Джонни. Мысли – вязкие, как смола:
«Поди, уже торчит снаружи. Верстак его достал своими расспросами. Этот вечно суёт нос не в своё дело. Ему бы границы стеречь до конца дней – таможенник хренов, если б мир не сдох. Каждому своё. Одни – мясо, другие его жрут. А кто-то – ходок, тащится по выжженным землям, возвращается полутрупом, но дышит. Как там было в книжке? „У самурая нет цели, только путь“. Мы теперь все ронины – без хозяина, без смысла. Идём, пока ноги держат.»
Он встал, накинул рюкзак – чёрный, потёртый, как его жизнь – и вышел. У блокпоста стояли Джонни, Гагик и Верстак. Джонни размахивал руками, что-то втолковывал:
– Понимаешь, Верстак, могу залить новое ПО на твой ЛКП, но всё нафиг сотрется!
– Как сотрётся? – Верстак нахмурился. – А чтоб не стёрлось – как?
