– Хайм, – мягко начал Блэк, его голос звучал словно мелодия, призывающая к доверию. – Ты всегда был человеком, чьи чувства и мысли находили отражение в творчестве. Я знаю, что сейчас тебе нелегко, и я не прошу тебя всё выкладывать сразу. Просто расскажи, что тебя тревожит.
Хайм остановил движения рукой, пальцы замерли на корпусе лазерного пера. Он медленно поднял взгляд, будто взвешивал, стоит ли продолжать эту тему. Его губы слегка дрогнули, и на мгновение он выглядел потерянным, но потом выдохнул.
– Я… – начал он, но запнулся, нервно вцепившись пальцами в ворс ковра. – Это не то, что я могу просто взять и объяснить.
Блэк не отводил глаз, давая Хайму время. Его спокойствие и терпение создавали безопасную атмосферу, в которой слова звучали, как первый дождь после долгой засухи.
– Последние полгода, – наконец выдавил Хайм, с трудом подбирая слова, – всё стало… другим.
– Расскажи, – мягко подтолкнул Блэк.
Хайм нахмурился, отпустил перо и сцепил пальцы, словно пытаясь удержать мысли, которые готовы были разлететься в разные стороны.
– Музыка, картины… Они больше не такие, как раньше, – сказал он, не глядя на доктора. – Всё, что я делаю, кажется мне… не моим.
Блэк кивнул, не прерывая его.
– Я точно не помню, как это началось. Однажды я сидел за инструментом и вдруг понял, что больше не могу играть привычные мелодии. Они раздражали меня. Слишком гладкие, слишком предсказуемые. Мне хотелось чего-то… другого.
– Другого? – уточнил Блэк, слегка наклонив голову.
– Резкого. Грубо звучащего. С треском, с рваными нотами. Сначала я думал, что это просто настроение. Но потом… потом это стало как навязчивая идея. – Он остановился, взял лазерное перо и начал крутить его снова, но движения были нервными, не такими плавными, как раньше.
– А живопись? – осторожно спросил доктор, наблюдая за ним.
Хайм бросил короткий взгляд на один из пустых холстов, стоящих у стены.
– Она тоже изменилась, – сказал он с горькой улыбкой. – Я больше не могу использовать цвета. Они… мешают. Каждый раз, когда я берусь за перо, мне хочется всё закрасить чёрным. Или серым.
– Почему?
– Не знаю. – Он пожал плечами, его голос звучал растерянно. – Может, потому что это ближе к тому, что я чувствую. Цвета слишком громкие, слишком живые.
Доктор кивнул, изучая каждое его слово.
– И что ты чувствуешь, Хайм?
Этот вопрос отозвался даже в самых темных уголках подсознания Хайма. Он поднял голову, его глаза встретились с глазами Блэка.
– Пустоту, – выдавил он после долгой паузы. – Как будто всё внутри темное, глубокое и там ничего нет.
Блэк слегка наклонился вперёд, положив локти на колени.
– Но ты ведь продолжаешь творить, несмотря на это?
– Да. И это самое странное, – пробормотал Хайм. – Кажется, что пустота сама по себе имеет какое-то содержимое.
Блэк на секунду прикрыл глаза, пропуская слова Хайма через себя. Этот молодой человек, сидящий напротив, был не просто творцом. Он был зеркалом, в котором отражались все противоречия системы.
– Твои последние работы, – сказал Блэк, открывая глаза. – Ты чувствуешь, что они стали больше… твоими?
Хайм чуть сжал губы, раздумывая.
– Сложно сказать. Они… другие. Они пугают меня, но я чувствую, что должен их завершить.
Доктор слегка выпрямился, сцепив пальцы в замок.
– Может быть, в этих изменениях есть что-то важное. Ты никогда не задумывался, что эта пустота – не враг, а твой союзник?
