Куда девается дождевая вода? Ведь вокруг собора нет канав для ее стока. Вода – тысячи и тысячи галлонов[12] воды – просто уходила в землю. Может, впитывается в грунт, все глубже и глубже, пока не заливает наконец преисподнюю? Вряд ли. Собор построен на склоне. Вода уходит под землю, в холм, движется с севера на юг. Фундаменты больших каменных зданий задумывались так, чтобы пропускать воду сквозь себя, поскольку скопление воды таило опасность. Значит, вся эта влага в конечном счете попадает в реку на южной оконечности аббатских земель.
Мерфину даже показалось, что он чувствует подошвами башмаков, как под землей с глухим гулом течет вода, и рев ее могучего потока заставляет содрогаться каменный пол и фундамент.
Виляя хвостом, к нему радостно подбежала маленькая черная собачка.
– Привет, Скрэп. – Он потрепал псину по загривку.
Юноша огляделся, высматривая хозяйку собаки, и сердце его на секунду остановилось.
Керис надела ярко-красный плащ, доставшийся ей от матери. Это было единственное яркое пятно в царившем кругом полумраке. Мерфин широко улыбнулся, радуясь встрече. Красоту этой девушки он затруднился бы объяснить. Круглое личико с точеными, правильными чертами обрамляли темно-русые волосы, а в зеленых глазах сверкали золотистые искорки. Керис не сильно отличалась от сотен остальных девушек Кингсбриджа, но сейчас она задорно заломила шапку, в умном взгляде проскальзывала насмешка, а на Мерфина она смотрела с озорной улыбкой, обещавшей смутные, соблазнительные удовольствия. Мерфин знал ее десять лет, но лишь в последние несколько месяцев понял, что любит.
Керис затащила его за колонну и поцеловала, кончиком языка шаловливо пробежавшись по губам.
Они целовались где только могли: в соборе, на рыночной площади, на улице, – но лучше всего было, когда он приходил к ней домой и молодые люди оставались одни. Мерфин жил ради этих мгновений и мечтал о том, как будет целовать ее, засыпая и просыпаясь.
Он навещал ее дома два-три раза в неделю. Гостеприимный Эдмунд, в отличие от тетки Петраниллы, любил юношу и, сам не чураясь мирских развлечений, часто приглашал на ужин. Мерфин с радостью соглашался, зная, что стол будет всяко лучше, чем у Элфрика. Потом они с Керис играли в шахматы или шашки, а то и просто болтали. Ему нравилось смотреть на нее: когда она что-нибудь рассказывала или объясняла, ее руки словно чертили в воздухе, на лице отражалась увлеченность или удивление, будто девушка каждое событие проживала внутри себя. С особым нетерпением Мерфин ждал мгновения, чтобы сорвать поцелуй.
Он украдкой огляделся: никто не смотрел в их сторону, – просунул руку под плащ Керис, коснулся мягкого платья, согретого ее телом, и обхватил ладонью грудь, маленькую и крепкую. Приятно было ощущать, как та слегка проминается под кончиками его пальцев. Он никогда не видел Керис обнаженной, зато с ее грудью успел свести близкое знакомство.
В своих мечтах юноша заходил намного дальше, видел, как они с возлюбленной оставались одни где-нибудь на поляне в лесу или в большой спальне какого-то замка. Оба были нагишом. Как ни странно, фантазии всегда обрывались на миг раньше, чем он погружался в нее. Мерфин приходил в себя, испытывая нешуточное раздражение.
Оставалось утешаться тем, что однажды все произойдет наяву.
Они пока не заговаривали о свадьбе. Подмастерья не могли жениться, так что приходилось ждать. Керис, конечно, должна была спрашивать себя, что они станут делать, когда закончится срок его ученичества, но никогда не делилась с ним своими мыслями. Она как будто довольствовалась тем, что воспринимала жизнь поступательно, день за днем. А сам Мерфин суеверно опасался говорить вслух о совместном будущем. Недаром ходило присловье, что паломникам не следует слишком подробно и усердно заранее прокладывать путь: чего доброго, они узнают про такие напасти, что вообще решат остаться дома.
