Мать уже рассказывала Годвину о деде, но никогда еще не была столь откровенной.
– Так ты ему помогала, как Керис помогает Эдмунду?
Петранилла криво усмехнулась:
– Верно. Вот только когда Эдмунд перенял дело, мы уже стали видными горожанами. Мы с отцом поднялись на гору, а брату просто осталось спуститься по противоположному склону.
Их беседу прервал Филемон, вошедший в собор из внутреннего дворика. Высокий, с костлявой шеей, вышагивавший птичьей походкой, он нес метлу: в обязанности двадцатидвухлетнего служки входила уборка. Филемон казался взволнованным.
– Я искал тебя, брат Годвин.
Петранилла сделала вид, что не замечает его нетерпения.
– Здравствуй, Филемон. Разве тебя еще не сделали монахом?
– Не могу внести необходимое пожертвование, мистрис Петранилла. Я ведь из скромной семьи.
– Но ради благочестивых послушников аббатство не раз отказывалось от пожертвований. А ты служишь уже много лет, платят тебе или нет.
– Брат Годвин предлагал меня постричь, но некоторые старшие братья были против.
– Карл Слепой ненавидит Филемона, – вставил ризничий, – уж не знаю почему.
Петранилла пообещала:
– Я поговорю с моим братом Антонием. Он должен переубедить Карла. Ты верный друг моему сыну, и я хочу, чтобы ты стал монахом.
– Спасибо, мистрис.
– Ну что ж, ты, похоже, сгораешь от нетерпения сказать Годвину нечто наедине. Ухожу. – Петранилла поцеловала сына. – Не забудь, о чем мы говорили.
– Не забуду, мама.
Годвин испытал облегчение, как если бы грозовая туча прошла мимо, разразившись ливнем над кем-то другим.
Едва Петранилла отошла, Филемон выпалил:
– Епископ Ричард!
Ризничий поднял брови. Филемон умел вызнавать чужие секреты.
– Что ты выяснил?
– Он в госпитале, в одной из отдельных комнат наверху, со своей двоюродной сестрой Марджери!
Хорошенькой Марджери было шестнадцать лет. Ее родители – младший брат графа Роланда и сестра графини Марр – умерли, поэтому девочку взял под опеку Ширинг. Теперь он хотел выдать ее замуж за сына графа Монмута. Этот союз существенно укрепил бы положение Роланда как самого влиятельного аристократа юго-западной Англии.
– И что они там делают? – спросил Годвин, догадываясь об ответе.
Служка понизил голос:
– Целуются!
– Откуда ты знаешь?
– Я покажу.
Филемон двинулся к выходу из собора через южный трансепт. Монахи пересекли внутренний дворик мужского монастыря и поднялись по лестнице в дормиторий[21], скудно обставленное помещение, где в два ряда стояли простые деревянные ложа с соломенными матрацами. Через стену располагались помещения госпиталя. Филемон подошел к широкому комоду, где хранились одеяла, и с усилием его отодвинул. В стене за комодом обнаружился камень, который, оказывается, легко вынимался. «Любопытно, как служка на него наткнулся», – подумал Годвин и прикинул, что Филемон, наверное, что-то прятал в этом укрытии. Стараясь не шуметь, Филемон вынул камень и прошептал:
– Глядите, скорее!
Годвин помедлил и тихо спросил:
– За кем еще ты подсматривал отсюда?
– За всеми, – ответил Филемон, явно подивившись вопросу.
Годвин предполагал, что ему предстоит увидеть, и заранее расстраивался. Подглядывать за распутным епископом, быть может, вполне обычно для Филемона, но постыдно и ниже достоинства ризничего. Однако любопытство подстегивало. В конце концов он спросил себя, что посоветовала бы мать, и сразу понял, что она велела бы ему смотреть.
Отверстие в стене располагалось чуть ниже уровня глаз. Годвин пригнулся и припал глазом к дыре.
