Тут Ромеро протянул молодому турку бакшиш, который тот с поразительной ловкостью и просчитал одним глазом, и упрятал одномоментно в карман.
– Благодарствую, бей-эфенди, – отозвался тот, оценив, что получил больше, чем заслужил, но, как и полагается мусульманину, посетовав при этом, что меньше, чем предполагал. – Точно не хотите, чтобы я показал что-нибудь ещё?
Ромеро помотал головой, уже не глядя на него, и турок понял, что ему больше ничего не дадут, как бы он ни распинался. Он поспешил убраться восвояси, и тогда Эрика, проводив его взглядом, уточнила:
– Как он тебя назвал?
– Эфенди. Это у них нечто вроде вежливого обращения «господин, повелитель». Прежде этим словом обозначался военный чин, кажется, соответствующий нашему генералу, но после революции, с установлением светского государства, это уважительное обращение стало применяться и к иностранцам, и к высоким новым чинам. К тебе бы обратились, как к ханым-эфенди.
– Как неблагозвучно! – поморщилась спутница Ромеро. В этом языке не было ни одного приятного слова, связанного с женщиной. Более того, как она слышала, в среде мусульман часто женщину просто кличут женщиной, не называя по имени, не используя вежливого обращения. Это было ужасно! Эта страна вызывала у неё одну неприязнь, хотя византийское прошлое было ей интересно. – И откуда тебе это только известно?! – поинтересовалась она дальше.
Ромеро знал многое, поэтому ей с ним никогда не бывало скучно. С пятнадцати лет он рассказывал ей о разном, не делал ни из чего тайн, считая, что для его ученицы всякое знание окажется полезным. Подобная осведомлённость во многих вопросах помогла ей избавиться от всяческих предрассудков, сделала её всесторонне образованной и годной к выполнению любого задания.
– У меня были связи со многими людьми в Османской империи. Во время революции эти люди были либо убиты, либо сгинули. Обычно бывает так, что разъярённая чернь не щадит ни правых, ни виноватых, – он вздохнул, и Эрике послышалась в этом вздохе некоторая доля личностного сожаления.
Вообще её наставник всегда был крайне скуп в том, что касалось его работы. Когда в прошлом он поручал ей что-либо, то всегда говорил только о том, что непосредственно касалось её саму в выполнении задания. О своей собственной роли он никогда не ставил её в известность. Когда она интересовалась результатами, он непременно отвечал лаконично, и часто случалось так, что о многом ей приходилось догадываться, получая дополнительную информацию из третьих и даже четвёртых рук и газет. Когда же она спрашивала напрямую о его работе, он отзывался кратко, излагая основные позиции или свои надежды и удачи на будущее, и добавлял, что ей ни к чему забивать свою прелестную головку подобными скучными делами, так как сама она молода, и ей лучше изучать мир.
Но Эрика давно научилась определять внутреннее состояние Ромеро по тем признакам, о которых он сам, должно быть, не подозревал, иначе ни за что не стал бы их демонстрировать. А может быть, и стал бы, если бы это входило в его планы. Он всегда казался ей таким, каким сам хотел выглядеть в её глазах. И потому её страшило то, что он и ныне мог таить намерение продолжать использовать её. Но всё-таки вздох его был полон тоски по дням былым, это несомненно.
Ей бы тоже хотелось вернуться в некоторые моменты своего прошлого. Например, чего стоит один тот вечер маскарада…
