; Явец пользуется этим толкованием, как будто оно является подтвержденным историческим источником. И добавил между прочим, что я читал статью Явеца «Начальные стадии работы писцов», опубликованную в «ха-Шахаре», и в ней он пользуется высказываниями мудрецов Мишны, чтобы прокомментировать высказывания из Торы, истолковать их, но не делает из них самостоятельного источника. А в спор о статье Ахад ха-Ама вмешался Фишель Пинес: «Со времен Йешуа ха-Ноцри не было у иудаизма такого врага, как Ахад ха-Ам!» Когда в разговоре о народе и маскилим я пустился в рассуждения об организации общества «Бейт Исраэль», Фишель Пинес вмешался вторично, заметив, что правы были мудрецы, когда сказали, что «народ – это многоглазое животное». А когда его сын Давид-Ноах и друг Файвл вступили в это общество, он очень рассердился на мое «вредное влияние» и сказал, что опасается за меня – из-за своего характера я могу «плохо кончить». Чувствовалось, что и Явец стал относиться ко мне не так, как раньше, и я очень сожалел об этом. Тем не менее было приятно ходить в гости к Явецу, и иногда эти визиты возвращали мне хорошее расположение духа: беседы с Явецом, нежность, внимание и доброжелательность его дочери Рахели Берман, двухлетняя дочка Рахели, Эстер, которая говорила на иврите. Я приходил в восторг, когда она вскрикивала: «Смотрите, смотрите, снег растаял!» В конце концов между мной и Явецом произошел разрыв. Это случилось в Пурим 1900 года. Как я уже говорил, я переходил из бейт-мидраша в бейт-мидраш. Во втором адаре я неделю учился в бейт-мидраше на улице Стекольной, что рядом с Гончарной. Там учились еще два-три члена «Бейт Исраэль». И вот утром в Пурим ко мне подошел один из них, плотник Гершель, и рассказал, что собственными глазами видел, как сегодня ночью арестовали фельдшера Давида Блондеса
{358} за то, что он якобы покушался на жизнь своей помощницы-польки. Я хорошо представлял себе окружающую действительность, и те подробности, которые он рассказал, и переданные им слухи ясно указывали на то, что речь идет о «кровавом навете». Нужно было немедленно известить об этом членов общины. Я был приглашен к Явецу на вечернюю трапезу, однако решил, что медлить до вечера неправильно. Поэтому я сразу побежал к Явецу. Мой столь ранний приход взбудоражил весь дом. Явец собирался в синагогу. Я сказал, что у меня к нему неотложное дело. Когда я рассказал суть дела, он очень рассердился на меня за то, что я якобы присоединился к «этим бездельникам и шалопаям», что чернь распространяет слухи, которые могут навлечь на нас беду. Он запретил мне участвовать в распространении пустых слухов. На это я ответил, что считаю своим долгом довести это дело до сведения главных людей общины, и выбрал его, Явеца, посредником, потому что к его словам прислушиваются. А про такие дела говорится: «Кто не расскажет, тот возьмет на себя грех». Поэтому я решил, что должен прийти и все ему рассказать. Явец подумал, будто я намекаю, что он виноват в том, как он отнесся к моему рассказу. Он попрощался со мной и еще раз пригласил на трапезу в честь Пурима, добавив, правда, что на будущее мне надлежит остерегаться своего языка и своих приятелей.
За праздничным столом Явец передал мне, что мой рассказ был верен, однако он настаивает, что был прав, так на это отреагировав: распространение слухов превращает случай в событие, и в этом таится опасность. Я почти не участвовал в разговоре, сказав лишь, что есть раздел в Талмуде, в трактате «Арахин» (я как раз в то время изучал этот раздел), лист 17: «Поколение соответствует лидеру или лидер поколению», а согласно Гемаре, разница между этими мнениями относится к вопросу о «гневливости и незлобивости», и «гневливость» лидеров в наше время доказывает, что они не следуют Гемаре как должно. «Между прочим, – добавил я, – этот юноша пошел к р. Хаиму-Озеру, а р. Хаим-Озер отправил его к р. Шмуэлю Солцу, старосте синагоги «Цдака гдола». По-моему, он и его друзья могут быть свидетелями, если будет суд: они слышали, как дворники били Блондеса, как вытаскивали его, истекающего кровью, из кровати, однако кто знает, послушает ли их Солц». Мое замечание почему-то окончательно убедило Явеца в том, что я «путаюсь со всяким сбродом».
