Эпоха мира и покоя пришла в Японию в конце восьмого столетия нашего времени. Путники всё чаще без трепета выходили на дороги, покидая столицу и солнцеликого микадо5, и даже встречи с ночными губителями более не страшили их, потому что отступила война.
Пора дождевой воды сезона Усуи6 уже не первый день омывала землю, наползала туманами, пробивалась листьями в час, когда редкий путник, не знавший правды окружавших его пустынных мест, разыскивал скорый привал.
Наряд его представлял простолюдина. Одет путник был точно монах: бедное тёплое кимоно, в одной руке длинный бамбуковый посох, в другой – чётки, а за спиной короб отшельника, привычно хранящий саке, кремень, промасленную бумагу и иной для долгого хождения в безлюдности припас.
По собранному шагу монах скорее походил на свирепого буси7, способного без препятствий покидать пределы застав Хэйанке, следуя к особому в разных краях делу, тихому в недобрых рубежах поручению. Видно было, что много дней путник оставил в пути – лицо загорело, одежды запылились.
День уже прибывал к концу, а впереди во все стороны ширился лишь необъятный пустырь. Солнце заваливалось за горизонт и гуще набухал туман, когда задул внезапный недобрый ветер.
Путник привык выпутываться из беды, находить в момент скорое решение, а потому не входил в отчаяние и следовал назначению выбранного пути. Хотя давно до́лжно было напроситься на ночлег, набежать на гостиницу или любое другое жилище.
В наступающей темноте больше всего противило путника неявление луны: двигаться без устали, не замерзать он ещё был готов, но пробираться на ощупь, положившись на силу предощущения, – дело пропадшее, когда и большой храбрец станет без воли не храбрецом.
Солнце окончательно скрылось. Путник остановился, прекратил в бессветии движение. Он закрутил головой в разные стороны, точно ждал знака, и тот вмиг явился: заюлил далеко-далеко справа от дороги неясный огонёк, ведущий прочь от исхоженной тропы по траве в сторону беспросветной ночи.
«Знающий путь уступает идущему по нему. А идущий отстаёт от спешащего в радости. Бойче шаг, Тоео-сан! Там обретёшь приюта усладу», – обратился к себе путник и сошёл вслед за плывущим в далеком воздухе фонарём с дороги.
Долго шёл Тоео за маячащим светом. Усталый, он вместе с тем не прекращал испытывать перед собой посохом путь, памятуя, что негодные люди часто манят перехожих к обрывам, ямам и топям, дабы затем навредить, обобрать и спрятать.
И вот через какой-то недолгий час впереди появились разрушенные ворота. За ними гудела глубокая река, скрипел на ветру деревянный мост.
Когда-то прежде здесь была устроена застава. Теперь лишь темень завораживала всё вокруг. Места гляделись покинутыми. Расползался по траве туман, но мост приуснул над рекой, невредимый. Казалось, взвеси капель воды не решаются покрыть собой и его. Где-то там, на тверди надводных досок, всё так же приветливо зазывал фонарь, обещая приютный кров и сытую на ином берегу радость.
