– Что это вы нафантазировали, дорогой доктор? – недовольно прервал меня жандармский офицер. – Уж не покойница ли вам это нашептала? Будет вам играть в казаков-разбойников!
– Касательно отравления цианистым калием, дорогой Николай Арнольдович, – сдержанно продолжал я, – замечу, что, кроме присутствия дохлых мух, иных свидетельств нет. Вам не угодно принимать мои рассуждения? Воля ваша! Но буду вам весьма обязан установлением личности погибшей. Мне это требуется для отчёта. Не хочется, знаете ли, переписывать отчёт по нескольку раз.
– Будет вам личность, – буркнул ротмистр и снова яростно растёр затылок, – аккурат к написанию отчёта будет. Ручаюсь!.. Впрочем, – тут же добавил он сердито, – записывайте. Суторнина Августа Михайловна, двадцати четырёх полных лет от рождения, учительница местной уездной школы.
– Позвольте, – от неожиданности я даже оставил своё занятие: я как раз набрасывал карандашом силуэт фигуры, сидящей в кресле, – как? Вот так, едва начав дознание, вы уверенно заявляете о личности убитой?
– У нас свои секреты, доктор, – недовольно отвечал сыщик. – Не спрашивайте. Поверьте, вам они будут скучны.
Я закрыл блокнот, кивнул и направился к дверям. Внезапно мне стало дурно: неожиданная тяжесть в груди, необычайная слабость. Всё это заставило меня остановиться и опереться о дверной косяк. На лбу выступил пот. Привычный ко всякого рода сценам смерти, я отчего-то впечатлился мрачной обстановкой комнаты. Да и самый воздух, казалось, был тяжёл и смраден. К тому же ротмистр в больших дозах определённо был вреден моему здоровью: меня замутило, и голова налилась тяжестью.
– Так, значит, десять часов? – думая о своём, спросил вдогонку сыщик.
– Десять – двенадцать, если смерть наступила мгновенно, – я двинулся к дверям и добавил: – В ином случае считайте часов шесть.
– Осталось выяснить, – заметил Митьков, – есть ли в крови убитой яд. Нет, определённо в наливку плеснули самогону! – добавил он и покрутил побагровевшей шеей.
Я кивнул на прощание и вышел. Отдав распоряжения по доставке тела в морг, я пешком отправился к себе домой.
Утреннее небо золотилось нарождающейся зарёй, лёгкий ветер приятно холодил лицо, слабость и тошнота исчезли. На какое-то время я отвлёкся от своей досады и уже спокойно размышлял о том, где же я мог раньше видеть эту барышню?
Я остановился. Ну, конечно! Учительница! Августа Михайловна Суторнина!
Надобно пояснить, что хоть наш городок и невелик, но встретить дважды одного и того же жителя мне доводилось разве что на приёме в амбулатории, когда болезнь или несчастный случай приводили его ко мне. Моя постоянная занятость в больнице, разъезды по деревням, усадьбам и близким дачам делали меня невольным отщепенцем. Ничего удивительного, что я не сразу признал Августу Михайловну. Ведь видел я её всего раз! Виноват, два раза! Но во второй раз буквально мельком. А дело было вот как.
По решению фабриканта Трапезникова, в небольшом каменном доме рядом с рабочими казармами открыли уездную школу на четыре класса для детей рабочих. Прислали учительницу. При школе для вольного посещения учредили читальный зал. Говорят, книги собирали по всей губернии. Фабричные сначала по одному, потом по двое стали захаживать: кто читал, кто картинки разглядывал. С утра учительница с детишками арифметикой и письмом занималась, а под вечер книжки выдавала их отцам. Дело постепенно наладилось, и в читальне даже завели кружок самообразования. Однако известно, что у земских учителей содержание крайне скромное, и учительница, не выдержав постоянной нужды, сбежала. К лету прислали новую – молодую и энергичную Августу Михайловну. Я бы никогда и не узнал об этих событиях, да и о самой учительнице не имел бы представления, если бы не её визит.
