Все в тот момент было их величеству почти понятно, кроме последнего. Хотя именно от слов про любовь и очень они разволновались, желали подробностей. А вот как раз про это сердечное притяжение и умолчал вещий инок, сославшись на туманность видения. Но куда уж любви без предательства и, напротив, вероломного переметничества без большого амурного обожания?
А держал он рот на замке из-за сложности чувств к событиям, персонам и причинам их вызывающим. Оно и понятно: видел он тогда в наваждениях своих подложный документ по любви справленный. Сама по себе грамота, конечно, предательством не была и вероломного ничего не содержала. Делался этот лист исключительно для соединения двух сердец, давно друг для друга предназначенных и долго друг к другу идущих.
Суженая графа, бывшая крепостная Прасковея Ковалева по документу сему подложному из рода польских шляхтичей Ковалевских выходила, а значит, и к замужеству своему предстоящему неким основанием для оного имела.
Иначе говоря, для дворянского звания предпосылки содержала и с будущем мужем своим, как с равным в брак вступать смогла бы в случае благословения государева. Да только муж ее, будучи для своенравного Павла I и ранее другом детства, и ныне обер-гофмаршалом, все-таки этого дозволения выспросить не смог. Несмотря на близость и живой интерес.
Друг Павлуша смотрел на эти просьбы как на крайнюю степень чудательства и пример непристойности для подражания молодежью. Тут-то и началось предательство и любовь. Что двигает любовь против долга? Или не сравнимые вещи это, в разных плоскостях существующие?
Поди узнай, коли такое случается. Даданий понимал, что сподвигло графа, который наблюдал, как медленно, но шаг за шагом стихает, замирает здоровьем под напором наследственной чахотки его бедная любимица. Ведь знал монах, каково это, когда от мора твое второе «я» уходит. Вот и здесь, на деле ведь жена, но волею законов державных все еще приживалка.
Дурной или хороший свод письменных и фактических уложений не позволял человеку, в десятку наиважных в государстве входящих, себе счастье и путь в блаженство обеспечить. Ну не увозом же жениться, ведь не из чужой деревни девку украсть. А потому обратил граф свой взор на того, кто его от недомолвок и двуличия положения избавить может – на наследника всероссийского Александра.
И ведь как вышло: сам-то Николай Петрович вроде в перевороте не участвовал, а ведь понимал многое и так в итоге другу своему по детским играм Павлу, чуть позже от рук заговорщиков погибшему, ничего про беду, им вполне ожидаемую, не шепнул.
А вот Прасковушке своей, думается, пару лет жизни этим прибавил, да и своего наследника рода Шереметевых увидал. Ведь рано ли, поздно ли, а получил он от императора нового Александра под номером первым весточку, где тот так и писал Его Сиятельству, мол, сенатор и граф Шереметев властен жениться, когда и на ком захочет…
Тяжело вспоминал Даданий сей факт, давно и раньше всех им познанный. Ведь каждый раз в стенах здания Странноприимного, где имя Прасковушки Жемчуговой-Шереметевой в каждом углу видится, понимал монах, что так граф не только возвеличивал свою так скоро ушедшую жену с ее душой светлой.
Но и отмаливал грехи свои, именем супруги наделанные. Гроб ведь стоял между мужем государственным и его любовью единоличной. А порой думал вещий инок, что если бы сказал он тогда царю про графа, то возможно, и путь империи был бы совсем иным.
