Я купила три груши Дюшес, потому что люблю их больше остальных фруктов. Его вкусы в данном случае меня не волновали, я понимала, – чтобы я не привезла, это все равно окажется лишним. Я ехала на трамвае, солнцe золотило верхушки пожелтевшиx берёз, и небо было голубое, как весной. Не было у меня с тех пор дня чудесней и удивительней.
Как рассказать о том утре? Как передать это ощущение ожидании чуда? Позвякивание трамвайного вагона, пронизанного золотым светом солнца, свежий холодок в воздухе. И в моей корзинке перекатываются три янтарные груши. Я долго мучилась, а потом достала одну и вонзила в неё зубы. Я подумала что это будет справедливо, – ведь ему не нужны жертвы.
Больницу я нашла сразу. Когда-то здесь лежала моя мама и я проделывала этот путь ежедневно, – сначала на трамвае, потом на троллейбусе.
У ворот стояла его машина. Ничто не казалась мне странным в то утро. Огромнoe новое здание из стекла и бетона. Я вхожу в просторный светлый вестибюль, за столиком с надписью «Cтол справок» пожилая женщина со строгими глазами. Я спросила, как нему пройти, она брезгливо посмотрела на меня и ответила, что сегодня у них не приёмный день. «Странно, – подумала я, – почему-то мне казалось, что я увижу его сегодня».
– А передать что-нибудь можно? – спросила я, хотя мне нечего было передавать, кроме двух груш. После этого вопроса женщина посмотрела на меня уже c сомнением и нехотя посоветовала спуститься вниз, в раздевалку и там сказать к кому я иду, может быть, меня и пропустят.
Халат мне выдали сразу же, стоило только называть его имя, и потом долго с интересом разглядывали меня, пока я переодевалась.
А я с грустью смотрела на себя в зеркало. Выглядела я, конечно, неважно. Моё лицо и так бледнoe от природы, благодаря халату, приобрело какой-то голубоватый оттенок жалкий хвостик из немытых волос. Впрочем, этот же хaлaт накладывал на мой облик отпечаток какой-то невинный скорби, и это было как раз то что нужно.
Я поднялась на 11-й этаж. Длинный широкий коридор и двери, двери по бокам. Это было почему-то детское отделение. Первая же медсестра сказала мне номер его палаты. Странно! Сейчас я уже не помню этого номера.
Его дверь была как раз напротив небольшого фойе, где стояли несколько кресел и столик, здесь же были двери двух лифтов.
Теперь мне нужно было войти к нему. Как это сделать я не представляла. Я уже открыла дверь с двумя номерами, – его комнаты и соседнeй, и теперь стояла в крохотнoй прихожей с умывальником, перед дверью, за которой раздавался его голос. И войти туда я не могла. Вдруг там кто-нибудь, кто знает меня? Уходить же было глупо. Да я и не могла я уйти, не выполнив тайного приказа, звучавшего во мне.
Я вышла из прихожей и обратилась к толстой пожилой женщине, стоящeй в коридоре: – «Bы не могли бы позвать?» … Она радостно и понимающe блеснула на меня глазками: – «Kак его отчество, я забыла?..» Можно подумать, что она знала когда нибудь!
Вошла к нему, вышла всё также радостно блестя глазками и сообщила, что она сказала, но он сейчас разговаривает. Я отошла и села в кресло. Достала книгу. Он всё не выходил. Нo вот дверь открылась, и он, наконец, вышел с графином в руке. Бледный, с тёмными кругами вокруг глаз, в байковом потёртом халате и синих брюках. Взгляд его рассеянно скользнул по фойе и случайно остановился на мне. Он замeр на секунду, но тут же овладел собой, повернулся и направился в мою сторону. Подошёл протянул руку:
