Просто, работая над картиной, художник создает нужный ему образ, то есть становится автором.
Творцом.
А в девочке, оставившей передо мной одежду, демонстрировавшей себя мне, необходимым для создания образа было все: ее талия была чуть, на четверть дюйма, тоньше, чем канон, попка на сантиметр больше, чем идеальный стандарт, грудь – на каплю объемней, чем остальные пропорции.
Каждый регион ее анатомии был прекрасен.
А эти дюймы, сантиметры и капли складывались в идеал модели.
В удачу художника.
Но эта удача меняла мой замысел.
При этом девочке удавалось приоткрывать тайны своего тела как-то неуловимо, необыденно.
– …Что-то не так? – удивленно, совсем по-детски, словно стесняясь своего вопроса, спросила Злата, видя мое молчание; а я, продолжая молчать, снял с мольберта холст пятьдесят на шестьдесят и поставил холст шестьдесят на восемьдесят.
– Что-то не так? – переспросила она. И в ответ на ее слова я просто смотрел на нее.
– Я оказалась не такой, как вы ожидали? – И ее голос не смог скрыть того, что она боялась моего разочарования.
В этот момент я обратил внимание на то, что, говоря современным языком, она никогда не переходила на жаргон.
И мне это нравилось – жаргон не подошел бы ее телу.
– Ты оказалась большей, чем я ожидал…
– …Только теперь я должен немного подумать.
Сейчас я налью тебе чаю.
– Вы не волнуйтесь, я подожду. – В ее словах интрига соседствовала с удивлением без всякого противоречия.
– Если хочешь, накинь мою рубашку, – проговорил я, и по ее глазам понял, что попал ей в резонанс; и Злата вновь стала той Златой, к которой я постепенно привыкал:
– Чего это вдруг?..
…Она голой прогуливалась по моей мастерской, время от времени вертясь кругом на носочках, кокетничая своей грудью, колыхавшейся в такт ее подвижкам, а я смотрел на ее маневренное тело и думал о своем.
Том своем, что должно было стать общечеловеческим.
– Петр Александрович, а вы рассказывайте мне – о чем вы думаете, – проговорила Злата, смело беря на себя роль соучастника:
– Будем думать вместе.
– Понимаешь, девочка, когда-то, очень давно, я задумал серию картин.
Потом время проходило, а я все как-то и не брался за эти картины; и постепенно свыкся с тем, что так и не напишу их.
А вот теперь, увидев тебя…
– Увидев меня, вы решили их написать? – Ее мысли явно обгоняли мои слова.
А может быть, просто ее слова обгоняли мои мысли:
– Увидев меня, вы поняли, что написать эти картины должны? – уточнила она; и я в ответ уточнил еще больше:
– Увидев тебя, я понял, что написать эти картины смогу…
…После этих моих слов произошло то, что во взаимоотношениях со Златой случалось довольно редко – она замолчала.
А потом, через несколько минут, присев передо мной на корточки, подперев подбородок кулачком, девушка тихо попросила:
– Расскажите мне об этих картинах. – И я так же тихо ответил ей:
– Давай я лучше расскажу тебе о себе.
– Именно об этом я вас и попросила…
…Вот так и получилось, что я, художник, картины которого находятся в музеях и частных коллекциях в половине стран земного шара, человек, за которым два высших образования и жизненный опыт, копившийся до седины, исповедовался перед голенькой девочкой, присевшей на корточки у моих ног, смотревшей на меня снизу вверх.
И моя проблема была не в том, что я не мог солгать ее глазам, а в том, что я сам не мог найти слова, бывшими правдой для нас обоих.
А значит, в правде не был уверен я сам…
