— Ну ты даёшь, Белка. Напугалась, да?
Она призналась сквозь всхлипы, заикаясь почти на каждом слоге:
— Я плавать не умею.
— Да там же неглубоко было. С этого края. Тебе, наверное, всего до подбородка. И до бортика меньше полуметра.
— Я же не знала, — оправдалась она, и снова призналась: — А я воды боюсь. Очень. — У неё даже голос сейчас бы вполне девчачий — писклявый, тонкий и пронзительный. — Меня один раз мальчишки чуть не утопили. Нарочно окунули и держали под водой. Пока я захлёбываться не начала. Потому что я на девочку не похожа. И дерусь.
— Вот ведь уроды! — зло выдохнул Дымов, хотя… Он ведь тоже поступил ничуть не лучше, взял и швырнул её в воду, как котёнка, невменяемую и совершенно беспомощную. — А я ведь подумал, что ты плаваньем занималась. Плечи-то вон какие.
— Я не плаванием, я боксом. Чтобы не лезли, — шмыгая носом и всё ещё чуть заикаясь, выложила Бэлла. Отстранилась, отодвинулась, но по-прежнему осталась сидеть, обхватив себя за плечи и съёжившись. — Но потом меня выгнали.
— За что? — Дымов тоже сидел напротив, упираясь ладонями в колени. — Всех побила?
И почти угадал.
— За неспортивное поведение, — хлюпнула Бэлла. — И фотографией.
— Фотография-то при чём? — удивился он. — Что ты с ней-то натворила?
— Я не натворила, я занималась. В фотокружке.
Ну ничего себе. Если бокс Дымов ещё как-то мог предположить, то подобное увлечение оказалось неожиданным. Хотя сейчас почти в каждом мобильнике есть камера, и фотографируют все, кому не лень, а потом постят свои снимки в интернете, но фотокружок — это другое. Только непонятно, почему «занималась»? В прошедшем времени.
— И что, оттуда тоже выгнали?
— Нет, — Бэлла замотала головой. — Я сама ушла. — В который уже раз шмыгнула носом, провела под ним тыльной стороной руки. — Потому что они говорили, что я всё равно не смогу. Что у меня не получится. Потому что это искусство, а я быдло.
— Идиоты! — опять коротко вывел Дымов.
И как же опять знакомо. Правда его-то называли обычно не быдлом, а нищебродом. Потому что даже на фоне общей неблагополучности выглядел совсем уж убого. Родители стабильно тратили деньги только на выпивку, даже на еду не всегда хватало, не то что на нормальную одежду. Вот ему и приходилось носить либо совсем дешёвку, либо то, что отдавали сердобольные соседи, либо… хоть тоже не шикарное, но зато новенькое, украденное на рынке.
Но подобным Игнат промышлял нечасто. Стыдно потому что. И опасно тоже. А вдруг бы попался, тогда бы точно легко не отделался. Народ по тем временам особой добротой и тягой к благотворительности не отличался — деньги большинству доставались нелегко, в том числе и тем, кто торговал на рынке.
Но он всё-таки ни разу не попался, даже если замечали, успевал смыться — благо бегал отлично. Мелкий, шустрый, лёгкий, привыкший быть всегда настороже и уже хорошо научившийся определять по взгляду, по выражению чужого лица, чего ожидать от человека.
Однажды Игнату особенно повезло: удалось спереть кроссовки. Поддельные, конечно, не фирменные, но всё равно крутые и красивые. Правда дома он боялся оставлять их без присмотра, если не надевал, то тщательно прятал — ну, мало ли.
И он тоже пил, уже тогда, совсем сопливый. Потому что, в отличие от всего остального такое «добро» дома всегда водилось. Ну и пьяному реально похрен, и как выглядишь, и как к тебе относятся, и что жизнь у тебя совсем дерьмовая, а впереди даже маленького просвета не видно.
