Бэлла проверила, хорошо ли запахнут халат, ещё чуть-чуть натянула верхнюю полу и, шмыгнув носом, разрешила:
— Можно.
Дверь открылась шире, Дымов вошёл, предъявил аккуратно сложенные стопочкой шмотки:
— Вот. Выбрал, что поменьше. Держи.
Влажные волосы взъерошены, кое-где торчат, как иголки у ёжика, и одет совсем по-простому, как сосед по площадке — в треники и футболку. Возможно, те и дорогие, но выглядят так себе, в смысле, обычно, даже не совсем ново. Посмотришь и ни за что не скажешь, что он типа миллионер. Мужик и мужик.
Хотя парфюм у него не с таким назойливо-крепким резко шибающим в нос или накрывающим удушливым облаком запахом, как у тех, с кем Бэлла знакома, а очень даже приятный. У неё вряд ли получилось бы точно описать аромат, только если собственные ощущения.
Вообще-то она не обнюхивала его специально — она же не больная — просто почувствовала, когда немного пришла в себя и снова начала адекватно воспринимать реальность.
— Положить куда или подойдёшь возьмёшь? — нетерпеливо поинтересовался Дымов.
Он совсем не терпел необъяснимых, бессмысленных, по его мнению, пауз, а Бэлла ещё даже не решала, как поступить, просто стояла на месте и рассматривала. Потому что тогда вечером она была слегка не в себе, а утром еда её куда сильнее интересовала, а потом… Кажется, она больше его и не видела, и понятия не имела, когда он опять пришёл.
— Эй, Белка, ты опять спишь? Даже стоя.
— Я не сплю, — привычно огрызнулась она.
И что это вообще за «Белка»? Взрослый мужик, а нормально назвать не может.
Она решительно подошла, рывком забрала одежду, но у Дымова в руках осталось ещё кое-что. Раньше его почти целиком скрывала обвисшая по краям матерчатая стопка, и Бэлла просто не замечала, не обращала внимания, а теперь мгновенно, без труда определила, что это — по внешнему виду. Но оставалось совершенно непонятным, почему он здесь и зачем.
Она хотела спросить — хотя бы уточнить, правильно ли догадалась — но Дымов опередил, посмотрел, чуть нахмурив брови, но не из-за того, что сердился, произнёс:
— Ты извини, что я с тобой так.
Бэлла даже растерялась, вскинулась недоумённо.
Перед ней никто никогда не извинялся. По крайней мере она такого не помнила. Да и сама она никогда не извинялась. По-настоящему. Если только совсем уж обстоятельства вынуждали, делала вид, что сожалеет и раскаивается, выдавливала из себя полагающиеся слова. А Дымов… вроде бы искренне.
— Даже не представлял, — продолжал он, — что ты можешь воды бояться. Но с того края действительно неглубоко, стоять можно. — А потом протянул ей тёмно-серый, почти чёрный, матерчатый кофр. — Вот. Пользуйся пока.
Бэлла даже головой немного помотала — растерялась ещё сильнее и не верила. Хотя, конечно, это не подарок, она ясно услышала «пока», но всё равно. Ведь наверняка не какой-то дешёвый фотик из тех, которыми давно уже почти никто не пользуется, потому что сейчас всем хватает и телефона.
Она аккуратно подхватила кофр, не стала открывать на весу, сначала поставила на стол — так надёжней — только тогда расстегнула, осторожно вытащила из него камеру и даже как следует рассмотреть ещё не успела, а уже само собой вырвалось восхищённое:
— Охрене-еть!
Краем глаза она заметила, как Дымов едва заметно поморщился, словно у него в ухе стрельнуло или зуб внезапно заныл. Но он почти всегда так реагировал, когда Бэлла выражалась, ну, не совсем цензурно. Или совсем нецензурно. Это одновременно бесило, злило, но и смущало тоже.
