В наше депо приехало большое начальство, привезли грамоты передовикам, пожелали всякого, похлопали по плечу. Взамен получили накрытый стол и концерт от благодарных работников. Да, я тоже влезла со своими пятью копейками, вернее, пятью минутами, которых много или мало. Начальство шепталось между собой, одобрительно кивая.
Вечером в комнату вошла зам по воспитательной части, Валентина Александровна:
– Собирайся, – кивнула она, – командируют тебя в саму Москву. Начальство тебя требует, говорят, негоже таких соловьев скрывать.
Я растерялась. Какая Москва, если я здесь в трех улицах теряюсь, а там наверняка потеряюсь навеки.
– Езжай, не думай, – Люба стала вынимать из шкафа мой нехитрый скарб.
– А че ей думать, за нее уже все подумали, – соседки с завистью смотрели на меня.
– А как же ты? – я так не хотела расставаться с подругой.
– Вернешься через пару недель, не успеешь соскучиться, – Валентина Александровна открыла дверь, – И не посрами там наше депо.Москва была головокружительной. Люди, спешащие туда-сюда, куча огоньков, машин, аромат духов и чего-то восхитительного, чего еще – я не знала. Здесь я прожила 10 дней, пела для работников транспорта, на настоящей сцене с микрофоном. Я пела в красивом специально выделенном для этой цели платье и накинутом на плечи платке. Платок был важной деталью данного ансамбля, он скрывал то, что я и платье были из разных размерных миров и молния платья ни в какую не собиралась на мне сходиться. После того, как седовласая дама с беломориной в зубах бросила тщетные попытки застегнуть его, мне на плечи накинули платок. Так получилось даже изящней.
Пришло время собираться домой, в день отъезда мне подарили грамоту и коробочку, в которой лежали точно такие же серьги в виде листочков. Я сразу представила, как обрадуется Люба этому подарку и с нетерпением ждала встречи с ней.
Странно, но украшенная к праздникам наша комната встретила меня какой-то звенящей пустотой. Соседки уже привычно перестали шушукаться, стоило мне войти.
– Люба на смене?
Что-то неуловимо тревожное было в комнате, но я не могла понять что.
Соседки вместе смотрели в пол.
– Нет больше Любы. Её четырнадцатого января пьяный водитель сбил. На старый новый год. Домой ее отвезли хоронить.
Мне словно дали под дых. Я продолжала держать серьги в руках. Казалось, вокруг все исчезло, люди, звуки, мысли. Осталась только пустота и серьги в виде листочков, которые я сжимала в руке. Следующие месяцы я жила как в тумане, весной твердо решила съездить в Тимофеевку. Как только весна вступила в свои владения я уже тряслась в стареньком автобусе. Деревенское кладбище, как я и ожидала, было небольшим. Я ходила между могил, всматриваясь в таблички с фамилиями. Одно фото заставило меня остановиться. Хоть прошло много лет, но я ее узнала. С фотографии на меня смотрела мать.
– Ты не местная, – тихий женский голос за спиной заставил меня подпрыгнуть. – Чего напугалась?
Женщина в черном платке с интересом смотрела на меня.
– Я к подруге приехала. Люба Иванова, – слезы предательски покатились из глаз.
– А Люба там, – женщина махнула в сторону выхода, – пойдем, покажу.
– А Вы знаете, кто это? – я кивнула в сторону фотографии матери.
– Катерина-то? Жила у нас в деревне недолго, с местным выпивохой. Угорели несколько лет назад. Тяжелой судьбы девка была. В один миг в пожаре вся семья ее погорела, она только и спаслась, вот в стакане облегчение и нашла. А надо же, все равно судьбу не обманула. Дочка у нее вроде была, но ничего о ней не рассказывала. Может и не помнила за пьянкой, а может и не хотела. Может, оставалось что-то человеческое, не стала позорить ребенка.
