Первая, они жили только вдвоём. Никаких отцов или братьев у той девочки из комнаты напротив не было. Ох и скучно же им приходилось! Я бы уж точно заскучала. Мы с мамой были не разлей вода и могли что угодно делать вместе – ну, как только она освобождалась от своей важной работы. Но только папа веселил меня по-настоящему. Ну и Дилан… Когда он не превращался в суперботана, то мог быть забавным. Мы вместе объедались шоколадными батончиками и смотрели диснеевские мультики. Бывало, правда, он побеждал и отвоёвывал своё право на какую-нибудь невероятно скучную научную программу по «Дискавери», но всё же против мультиков он ничего против не имел.
Но только папа был той щепоткой соли, что идеально дополняло наше блюдо. Четвёртый и завершающий ингредиент рецепта «Морган», без которого оно было бы пресным или вовсе безвкусным. Он носил нас на руках – причём, каждого из нас. Неважно, кого подхватывать и подкидывать к потолку: меня, трусишку Дилана или маму. Для всемогущего папы она была пушинкой, не более. И смеялась в такие моменты так, как не смеялись даже дети на горках в Эджвуд парке.
А ещё он придумывал всякие безумные вещи. Мог спокойно сидеть с нами на диване, а потом спохватиться, как чихуахуа, и громко заявить:
– А не съездить ли нам в Вудмонт Бич? А ещё лучше в Нью-Йорк? Покататься на аттракционах или завалиться в зоопарк?
И даже если завтра нужно было в школу, мы запихивались в папину блестящую машину и мчались навстречу приключениям.
У девочки из дома напротив не было ни приключений, ни блестящей машины, ни папы. Даже шкафа с книжками не было. За семь лет я успела подсмотреть в её комнату, когда она забывала занавесить окно и уходила куда-то. Тогда я забиралась с ногами на подоконник, впечатывалась в окно и всовывала свой любопытный нос к ней в жизнь.
Её комнатушка совсем не походила на мою. Диаметрическая противоположность. Астральное отражение. И это было моё во-вторых. Раморе были небогатыми. Я поняла это даже тогда, когда мне было всего семь. Но что там понимать? С капота и дверей их бледно-красной машины слезала краска, и она уже не блестела так ослепительно, как папина. Стены их крошки-дома испачкались так, словно какой-то великан разрисовал их тёмными кляксами. Иногда, когда никто не видел, я перевешивалась через подоконник и заглядывала в её спальню. Ничего общего с моей или со спальнями девочек из класса.
Она носила слишком большие или слишком маленькие вещи, словно кто-то махал волшебной палочкой и превращал её то в Великаншу, то в Дюймовочку. Хотя, Дюймовочкой она точно не была.
Рослая, широкоплечая и… немного в теле. Мама отлично меня вышколила в том, что нельзя обращать внимания на такие вещи и никогда не говорить о людях плохо, если они не вписываются в определение стандарта. Поэтому когда кто-то из мальчишек смеялся над её массивными ляжками и неповоротливостью, я хотела вмешаться, но что-то останавливало меня. Нет, совсем не трусость. Скорее, мамины слова. Не все люди хотят, чтобы их границы нарушали. Кто-то ежедневно нарушал границы Тедди, вот я и не хотела быть одной из них.
Чаще всего мама Тедди куда-то убегала и пропадала до самого вечера, возвращалась, переодевала одну униформу на другую и снова свистела шинами своей ржавой машины. Тедди оставалась одна. И это было третье, что я знала о её семье.
В школе она всегда держалась особняком, как берёза, пустившая корни в хвойной роще. Я же часто ночевала у Брук или Челси, мы устраивали девичники у меня дома, а к ней никто не приходил. Тедди была ужасно одинока.
