Утренний туман постепенно рассеивался. Сквозь листву софоры во дворе пробивались первые лучи солнца. Хозяин, попыхивая самокруткой, распахнул сёдзи и любовался садом. В большой кадке под деревом плавали круглые листья лотоса, почти полностью покрывая воду, а среди них красовался один распустившийся цветок. Нежно-розовый, вернее, даже не цвет, а лишь легкий розоватый оттенок, едва уловимый, словно дуновение ветра. Хозяин замер, погрузившись в созерцание.
Калитка скрипнула, и во двор осторожно вошла жена. Лет тридцати пяти-шести, смуглая, с резкими чертами лица, она выглядела строгой и неприступной.
– Послушай, работник с Осимы привел дояра, – сказала она, делая шаг вперед.
Хозяин лениво перевел на нее взгляд, но вдруг резко нахмурился:
– Что за безобразие! Ты в этих гэта по мокрому саду топчешься! Совсем размыла землю! Ну что за бестолковая…
Его крик и шаги жены прозвучали почти одновременно. Хозяин прикусил язык, но жена даже не изменилась в лице, не стала оправдываться. Лишь осторожнее зашагала, направляясь к веранде.
Следы гэта действительно изрядно испортили сад, но хозяин не стал продолжать. Он вообще считал, что его излишняя нервозность и привычка злиться по пустякам только вредят ему самому. И сейчас, поймав себя на том, что вовремя остановился, он даже улыбнулся. Забыл и про лотос, и про испорченную землю.
Жена позвала служанку, велела принести кома-гэта и села на край веранды.
– Заровняй следы, – коротко бросила она.
Она редко сердилась или спорила, сколько бы муж ни кричал. Дело было не в привычке или страхе. Она тонко чувствовала, какие его упреки справедливы, а какие – пустой всплеск эмоций. В последнем случае просто ждала, пока буря утихнет.
Хозяин, хоть и не ставил жену высоко, уважал ее за это.
– У тебя золотой характер, – хвалил он.
– Не золотой, – улыбалась она. – Просто я заранее смирилась с неизбежным. Вот и кажется, что терплю.
Вообще, таких женщин много – тех, кого мужья бьют, а они тут же ласково заговорят, будто ничего не случилось. Может, это особенность женской натуры. Его супруга просто развила в себе это качество.
Такие мысли заставляли хозяина краснеть за свои вспышки гнева. В последнее время он все чаще обрывал себя на полуслове.
Дояр, которого привели, – мужчина лет пятидесяти, с красным лицом, крепкий, молчаливый. При встрече лишь кивал, редко открывал рот. Взгляд у него был странный – будто подлавливал собеседника на чем-то. Большинство женщин сторонились бы такого.
По словам работника, дояр – мастер своего дела. Вставал по часам, без опозданий. Но «голова у него не в порядке», поэтому подолгу нигде не задерживался.
– Если вы сумеете к нему приноровиться, он вам отлично послужит, – уговаривал работник. – Он и сам утверждал, что у вас приживется.
Жена, выслушав, нахмурилась:
– Он мне не нравится. Но без дояра не обойтись – оставим.
Хозяин припомнил: это тот самый Ханаэ, чудак, о котором ходили слухи. Говорили, то ли он невменяем, то ли просто несчастен. Кочевал по молочным фермам.
– Ладно, – решил хозяин. – Если встает вовремя и доит хорошо, попробуем. Не сработаемся – выгоним.
Жена неохотно согласилась.
Во дворе мычали коровы – их только что разделили с телятами. Выгнанные после нескольких дней в стойле, они резвились на просторе.
Но жена, озабоченная стиркой, не замечала ни влажной свежести сада, ни цветка лотоса.
– Ну, я пошла, – бросила она и вышла за калитку.
