– Скручу, дай переодеться. Ласковый плешивец, подлец, опять перед начальством прогнулся, собака. Два загрузчика, и на тебе – большемер. На крайнюю смену. Что за идиот! Может, и не переодеваться? Сразу назад домой. В гробу я видел такую работу.
Егор Ласковый был мастером смены, который не смог добиться авторитета среди своих работников. Изворотливый, он обманывал подчиненных на премии и плохо разбирался в технологии процесса производства кирпича. Поэтому его открыто презирали и старались гнать подальше, чтобы не мешал работать. Внешне Егорка был благообразным блондином со смазливым лицом. Однако он начал рано лысеть – его макушка оголилась полумесяцем, но он давно махнул на это рукой, стараясь не обижаться на прозвище «плешивый». Он вообще ко многому смог привыкнуть. В том числе к негативному отношению к себе. «Зарплата тикает, – успокаивал себя мастер, – все остальное – ерунда».
– Да как хочешь, Борода, – ответил Юрец-огурец со скукой на лице. – Я тебе не начальник. Хочешь – вали. План смена не сделает, сам будешь лапу сосать.
– Большемер, – продолжал бухтеть Борода, скрываясь в подсобке, где рабочие принимали пищу. Там стояло несколько ветхих столов со стульями, старый холодильник, микроволновка и чайник. – Вот Ласковый придет, все ему выскажу. Большемер. Ласковый, блин, ну ни черта не может для смены. Одно слово – Егорка. Какой же это мастер? Одно название!
– Не слышу я тебя, Борода! – крикнул Юрец-огурец.
– Ласковый – подлец! – повторил Петя, выходя из подсобки. – Егорка-объегорка.
– Это – факт, – кивнул Юрец. – Еще какой подлец! Мне в прошлом месяце: «Убери галерейную ленту, я тебе КТУ (коэффициент трудового участия – повышающий зарплату рабочих параметр. – Авт.) высокий поставлю. И – хрен. Обманул, плешивый! Я греб там, как Папа Карло. И – ни хрена. «Где, – говорю, – Егорка, мой КТУ?» А он – бежать от меня. Мол, начальник цеха ждет. Так и не ответил. Простил мне КТУ, собака.
– А я тебе говорил, не ведись на его плюшки. Этот гад врет как дышит. Все они тут – подлецы. Лишь бы работяг объегорить? Но Бороду в дураках оставить не выйдет. Я могу хуже чирья в ноздре жизнь попортить.
– Это да, Борода. Ты еще та заноза.
– У меня в армии прапор был. Я его так достал, что тот с катушек начал съезжать. Однажды спал дома. С женой. Приспичило. Вскочил в туалет. И сидит у ванной. Нервно курит. Жена его проснулась, спрашивает: «Чего сидишь, любимый? Чего свет не выключаешь?» А он ей говорит: «Жду, – говорит, – когда Борода в туалет сходит».
– Фига себе история.
– Ага. Я – тот еще геморрой. О, смотри, Катюха чешет. Вырядилась, стерва, как на парад.
Катюха работала сушильщицей – проверяла температуру и влажность в камерах, где доходил до нужной кондиции перед обжигом кирпич. Тридцатилетняя, имевшая уже взрослого сына, она тянула мальчишку одна и всегда давала достойный отпор похотливым соратникам по заводу. При этом иногда и сама закладывала за воротник, тяготясь своей непростой женской долей.
– Привет, Катюха, – крикнул ей Борода, когда та еще была далеко. – Беги быстрее, чмокну тебя в щечку.
– Борода, не выбешивай! Иди к черту, – ответила та, скривив рот.
– Да, – запыхтел театрально Петя, – будь со мной грубой, Катюха! Да!
– Дождешься, Борода, шмякну, чем потяжелее.
– Да, Катюха, так, продолжай.
Та отмахнулась и промолчала, спешно скрывшись за дверью кабинета сушильщиц.
