Зато Платона по-прежнему всё ещё интересовала Варя Гаврилова, и он продолжал надеяться на женитьбу на ней после окончания института и службы в армии.
Возможно, именно существование её и их совместного сына Славика подспудно раньше не пускало Кочета на тесный контакт с Таней Линёвой и другими девушками. Как говаривал ему его отец: «И хочется и колется, и мама не велит!». С другой стороны, Платон чувствовал, что остыл к Варе, и уже не может себе врать, что любит её, как раньше. Лишь вбитое в его ещё детское сознание понятие достоинства, чести и долга заставляли его делать вид, что всё у них хорошо, он верен ей и что они также любят друг друга.
– Так это будет уже конец семьдесят четвёртого, если я по учёбе не дай бог не отстану!? А сможем ли мы дотерпеть до этого, остаться верными друг другу? Отец, вон, очень сомневается в этом, и считает, что это вовсе и не нужно! А я наверно не смогу, раз периодически влюбляюсь в других девушек? Да и Варя может тоже? Вон, как редко мы встречаемся, даже летом?! А я, видимо, постепенно становлюсь для многих завидным женихом?! Вон как соседи Гаврилины со своей Галей переменились ко мне?! – размышлял Платон по пути в гости к Гавриловым одним из свободных майских вечеров.
Но все, как всегда, встретили его весьма приветливо. Даже Клава и Ксюха доверительно щебетали ему о своих школьных и прочих успехах.
– «А я опять поеду в пионерлагерь!» – гордо сообщила младшая из сестёр.
И Варя рассказала Платону, как в 1966 году ещё перед школой Ксюху по блату устроили в самый младший отряд пионерлагеря, в котором была и Клава. И там её рисунок их корпуса неожиданно занял первое место. Конкурсную комиссию поразила, прежде всего, наблюдательность девочки, изобразившей даже мелкие характерные детали постройки. По природе твёрдая с детства рука младшей дочери Гавриловых, ещё и натренированная соперничеством со старшими сёстрами, и без линейки проводила удивительно ровные прямые линии. Её рисунок даже не смогла испортить старшая подружка, криво подрисовавшая в него громоотвод, по форме напоминавший Шаболовскую телебашню в миниатюре.
Погуляв с Варей и сыном вокруг высотки и по набережной по вечерней майской Москве, Платон, хоть и с лёгкой грустью, но с чувством удовлетворения и выполненного долга отбыл домой. Ему теперь предстояло готовиться в весенней экзаменационной сессии.
В электричке по пути домой он анализировал свою жизнь, её неожиданные повороты и по разным причинам упущенные возможности.
Он вспомнил, как по прошествии первых трудных двух лет вечерней учёбы и работы в цехе мать говорила ему:
– «Сынок! Если тебе будет трудно и не понравится на заводе, то я смогу тебя легко устроить к себе на работу на сто двадцать рублей!».
А он тогда отвечал ей:
– «Мам! Тебе надо было это мне предложить сразу после моего поступления в Плехановский! А теперь-то что? Я уже втянулся и приспособился. И работа теперь у меня не с грязными руками, есть время почитать и позаниматься!».
– Действительно! Если бы мама меня тогда устроила к себе на работу, то, во-первых, это было бы уже по специальности; во-вторых, с большой зарплатой; в-третьих, у меня была бы возможность на работе читать и заниматься! – стал загибать он пальцы.
– Да и институт был практически рядом!? Это в четвёртых. А в-пятых, это ещё и польза от связей родителей в этой системе, опять же!? И в-шестых, это ещё и возможность быстрого карьерного роста в женском коллективе!? – теперь-то бессмысленно несколько досадовал Платон.
