Неделю назад ей родители подарили плюшевую игрушку, чёрного крота в синих шортиках на лямках, так теперь она всюду таскала его с собой, не выпускала из рук и иногда гладила. Когда дети у неё отбирали её игрушку, то она не плакала и гонялась за ним, а просто садилась на пол и начинала беззвучно всхлипывать. Это была жалостливая, молчаливая девочка.
Дуся считала себя самой главной в этой компании и вообще в садике. Даже главней Марины Витольдовны. Она не воспринимала воспитательницу, очень её не любила и постоянно старалась посмеяться над ней, потому что считала, что Марина Витольдовна смеялась над ней.
– Дусенька, сядь, пожалуйста, ровно. А то спинка будет неровной, как крючок. Ты же не хочешь быть крюськом? – говорила Марина Витольдовна, когда подходила к их месту и принималась им подыгрывать.
– Я Евдокия! И у меня красивая спинка, ясно? – отворачивалась и хваталась за чашку.
– Хорошо-хорошо, я и не говорю, что у тебя она не красивая, что ты… – пугалась всегда Марина Витольдовна резкости девочки и обращалась к другим. – Нусь, как твой кротик поживает?
– Заболел… – удручённо вздыхала Нуся.
– Ой, какая беда! Может, ему чайку дать?
– Мо-оже-ет… – лениво растягивала Нуся и подавала чай игрушке. – Не хочет.
– Ох, ну попозже дашь тогда. Мусь, ну как же так? Ты что, так нельзя! Нельзя же на одну тарелку выкладывать и печенья и пирожные вместе. Ну ты что, как я тебе показывала?
– Ой, а я совсем что-то замоталась, завертелась. Совсем что-то уже не вижу. Замудохалася совсем…
Марина Витольдовна улыбалась подвижной девочке, которая напоминала ей няню – такую же хозяйственную, подвижную, ругающуюся на пыль, на грязные штанишки, на недоеденную кашку, на покосившуюся причёску.
– Аглаш, ты сегодня будешь рассказывать стишок? Выучила?
– Да! Буду! – вскрикивала Аглая и расходилась краской. Марина Витольдовна потрепала её за макушку, сказала детям, чтобы они развлекались и не баловались, и отошла с грустным вздохом. Она всегда отделяла Аглаю от компании Дуси, Муси и Нуси (поэтому и называла их так), потому что видела в ней что-то светлое и неуловимое, аристократическое.
Марина Витольдовна видела в Аглае свою молодую бабушку. У неё сохранился целый альбом со старыми потёртыми фотографиями, где её двадцатилетние бабушка и дедушка вместе со своими родителями играются перед усадьбой. Перед той самой усадьбой… И бабушка такая красивая на фотографиях, в таких светлых, атласных платьишках, у неё такие коротенькие волосы и… В общем, Марина Витольдовна всегда могла распознать родную душу, интеллигентную и добрую.
– Моя мама говорит, что наша воспитательница стерва, – сказала Евдокия. Девочка, если можно так сказать, была всегда более продвинутой её сверстниц. Она всегда старалась подслушать разговоры взрослых, говорить их словами, даже если не понимала их смысла, перенимать жесты и взгляды.
– А что это? – спрашивала Муся.
– Это та женщина, которая говорит приятные слова, но на самом деле говорит плохие слова, – объясняла Дуся, строя из себя учительницу. Ей всегда нравились роли «свысока».
– Это как это? – допытывалась Муся.
– А так, когда она говорит, что ты хорошая и молодец, то думает она, что ты нехорошая и не молодец.
– Вот и мой кротик также… Он говорит мне, что всё с ним будет хорошо, а думает, что будет не хорошо, – тихо проговорила Нуся.
– Ань! Это игрушка! С ней всегда всё будет хорошо! – вскричала Дуся.
