– У нас это не делают.
– Что не делают? – спросил я, словно ничего не понял, продолжая безотрывно смотреть на неё.
– Женя, я сплю в твоих мыслях и поэтому знаю всё, всё про тебя. Знаю, с кем ты целовался, где жил. И знаю, что в Советском Союзе ты называл хлебные котлеты апофеозом строительства коммунизма.
– И каким я тебе кажусь?
– Замечательным! Только странно, что у вас на Земле такие, как ты, считаются плохими, а лживые, двуличные негодяи называются «порядочными людьми».
В ответ я пожал плечами, несколько озадаченный словами центаврийки.
Машина плавно затормозила, съехала на обочину дороги в туннеле, где мелькали пёстрые огни, – и остановилась на квадратной площадке, которая почти сразу выбросила нас наверх, на улицу города. Орнелла крутанула «баранку» и, давя на педаль газа, лихо подвела машину к зданию. У входа на стене, как и всюду, был красный круг. Мы по очереди опустили на него ладони. Дверь мгновенно распахнулась, и мы вошли в квартиру.
В квартире девушка села на диван и, принуждённо смеясь, сказала с надломом в голосе:
– Мне всегда это было смешно, когда я смотрела…
Она быстрым движением руки схватила со столика книгу и, радуясь тому, что нашла выход из трудной ситуации, радостно воскликнула:
– Давай почитаем!
И тут же отбросила её в сторону, и, растерянно взглянув на меня, пролепетала:
– Мне просто не по себе от твоих мыслей. Ты опять горишь. И температура поднялась. Впрочем, если ты не можешь без этого…
Она отчаянно вздохнула и уже готова была потянуть замок молнии на комбинезоне вниз, но вдруг вскочила с дивана и начала торопливо щёлкать кнопками приборов, лукаво поглядывая на меня.
– Давай посмотрим наше кино.
Но я не обращал внимания на кадры, что замелькали на стенах комнаты.
Орнелла, как бы случайно ускользнула из моих рук, забежала мне за спину и, смеясь, всплеснула руками.
– Боже мой, ты же любишь поесть! Как я могла забыть об этом!
Когда я поймал её, у неё на ресницах заблестели слёзы. Она мне в этот момент показалась мне такой беззащитной и слабой, что я почувствовал себя чудовищем.
– Ну, Женя, – умоляюще —просительно сказала Орнелла, – успокойся, выпей воды. Ты просто есть хочешь.
Она торопливым жестом – прямо из воздуха – взяла стакан и протянула мне, и расширенными глазами с надеждой стала смотреть в моё лицо.
Я выпил воду. Орнелла разочарованно и очень мило развела руками.
– Почему-то не действует стабилизатор.
После чего она сказала: «Ух!» Сердито топнула ногой и опять, сделав какой-то странный жест рукой, с сияющим лицом протянула мне варёную куриную ножку, торжествующе воскликнула:
– Ну, теперь ты успокоишься!
Я с удовольствием съел ножку, но это меня не охладело, наверное, потому, что я любил сибирские морозы в 50 градусов.
И пока я был занят этим серьёзным делом, Орнелла, развеселяясь и прикусив губку, очень быстро пробежалась пальцами по множеству кнопок пульта управления. Их она и нажимала, выхватывая с подноса – площадки стакан и аппетитную куриную ножку.
Потом девушка усадила меня на стул, сама села в полутора метрах передо мной и тихо шепнула: «Тс-с-с-с.»
Через несколько минут пол под нашими ногами скользнул в сторону, а снизу вверх плавно поднялся огромный стол, уставленный судками, чашками, блюдами и тарелками – закрытыми и открытыми. В них были вполне земные супы, мясо, птица, разнообразные холодные закуски, деревенское варенье, мёд и прочее, прочее. Ну, как тут было не вспомнить «комплексный обед» за 51 коп в столовых Томска! На наших глазах поварихи варили отдельно картошку, морковь, а жидкость сливали в канализацию. Сухое варево поварихи сбрасывали в огромный чан, над которым была труба с краником. На трубе было всегда написано «гор», но часто из этой трубы шла вода под названием «хол». Поварихи включали «гор» и наполняли чан, потом из них черпаками наливали в кастрюли варево и несли на раздачу. Разливали эту баланду по тарелкам, чуть, чуть добавляя сметаны… на кончике ложки. Да! Эта баланда и хлебные котлеты были апофеозом строительства коммунизма в СССР.
