– А вот Богу можно говорить «ты», – подытоживает Антон.
– А почему так? – спрашивает старушка из очереди.
– Потому что Он – Отец.
Хочет еще что-то сказать, но мама подталкивает туда, где ждут. Взгляды окружающих людей устремлены на мальчика. Делает шаг вперед… Из-за ширмы выглядывает отец Андрей и смотрит на Антона.
Идёт к батюшке, ему очень хочется оглянуться на маму, но пересиливает себя.
– Дитя мое! Христос невидимо стоит перед тобою, принимая исповедь твою. Не стыдись и не бойся, не скрывая ничего от меня, но скажи всё, в чём согрешил, не смущаясь, чтобы принять оставление грехов от Господа нашего Иисуса Христа. Вот образ Его пред нами: я же только свидетель, чтобы свидетельствовать перед Ним всё, что скажешь мне. Если же что-нибудь скроешь от меня, будешь иметь двойной грех. Ты пришел в лечебницу – не уйди отсюда не исцелённым…
Антон вспоминает, что делает мама в таких случаях, и тоже крестится, кланяется, затем тянется на цыпочках, чтобы поцеловать Евангелие и Крест, но не достает. Священник поднимает мальчика, и тот прикладывается к святыням.
– В чём бы ты хотел покаяться?
Роется в кармане, вытягивает носовой платок, деревянную свистульку, и, наконец, находит нужное в другом кармане – бумажный комочек, слипшийся от растаявшей шоколадки. Её сунула внуку бабушка. (Грандиозный запас шоколадных лакомств сделан был бабушкой ещё с дореволюционных времён, когда один из её сыновей уехал из Крыма на заработки в Москву, работал в Сокольниках в знаменитом Фабрично-торговом товариществе Абрикосова и имел возможность баловать родню шоколадом. Об этом хорошо знали все родственники. Во многом благодаря этому шоколадному, на вес золота, запасу удалось потом пережить голод.) Антон расправляет обеими руками листик и смотрит на содержимое записки: жирные шоколадные кляксы напирают одна на другую, поглотив написанное. Вокруг распространяется аромат шоколада. Бумага в руках подрагивает от падающих на неё слез. Антон переводит взгляд на вопросительное лицо близко наклонившегося отца Андрея, сдвигает брови, сжимает бумажку в кулаке, мнёт, прячет в карман. Вспоминает мамин совет о пользе носового платка. Вытирает руки и щёки платком.
– Совет на будущее. Шоколад лучше хранить в фольге, или пергаменте, – говорит отец Андрей.
– А я его уже откусывал. А бумажку потерял.
– Может, я смогу прочесть?
Антон отрицательно мотает головой.
– Ты грехи свои там написал?
– Почти…
– Как это – почти?
– Я по-настоящему ещё не умею писать.
– Наверное, готовился к исповеди, но сейчас немножко забыл, что собирался рассказать, так?
Антон глубоко вздыхает, смотрит батюшке в глаза.
– Попробую помочь… Наверное, ты не слушался маму. Так?
Антон ощущает дыхание батюшки. Их лица почти соприкасаются. В знак согласия сильно зажмуривается, а потом широко открывает глаза и делает брови домиком.
Отцу Андрею не понятна такая сигнализация.
– Я не вполне уяснил, что ты хотел этим сказать.
– Это я так киваю головой.
– Как это?
– Вместо головы кивают мои глаза.
– Ммм… Зачем?
– Если кивнёт голова, то наши лбы столкнутся. И будут шишки. Как у нас с мамой.
– В общем, непослушание было.
– Нет. Шишки не потому вскочили.
– С шишками разобрались. Дальше. Согрешил ещё тем, что… обманывал старших, так?
Собирается ответить, но спохватывается, и прижимает ко рту ладошки.
– Так что?
– Нельзя об этом говорить.
– Тайна?
– Да.
– Но перед Богом нет тайн, Антоний.
