Вероника перевела дух и засмеялась: снова она «включила учительницу», как её лучшая подружка всегда говорит.
Но Костю её менторский тон, видимо, не смущал, он помешивал чай в кружке и хмурил светлые брови, размышляя над её словами.
– Да нет… Ну, то есть, ты права, конечно. Но видишь, в музыке форма и содержание больше слиты, чем в литературе, например. И в музыке всё-таки больше чувства, чем мысли. Когда я учился играть, преподаватель мне всегда говорил: «Ну, вот представь – летняя полянка, солнышко светит, ..а вот – дождик пошел…» А я не могу картинки представлять, мне нужно – чувство: радость это, или печаль, или сомнение, или негодование…
– Да, пожалуй. Чувства. Ведь когда слушаешь музыку, редко возникают какие-то мысли, больше – именно эмоции.
– Ну да..
– Тебе налить ещё чаю?
– Давай, не откажусь.
– Осторожно, очень горячий. У меня нет льда, к сожалению. Я кипяток пью, а гости всегда просят охладить, разбавить. Но я гостей не ждала, сам понимаешь…
– Понимаю. Я тоже кипяток пью, прям чтоб обжигало.
– Ну, отлично. И мёд ещё бери, черпай прямо из банки.
– Угу… Ой, какие у тебя руки холодные! Как будто это не я, а ты битый час на морозе простояла.
– Всегда такие,… как у лягушки.
– Но с этим надо что-то делать.
– Что?
– Ну, что-нибудь. Ого, смотри-ка, снег ещё сильнее пошёл. Прямо валит хлопьями…
– Да… Интересно, а завтра будет снег? – Вероника задумчиво смотрела на летящий за окном лебяжий пух…
Костя сосредоточенно наблюдал, как золотистая тягучая капля стекает с ложки в его чай.
Им обоим хотелось глядеть, не отрываясь, только друг на друга, но оба ещё немного смущались такой долгожданной, удивительной близости.
– Завтра? А надо, чтобы был?
– Просто я загадала желание, и если в новогоднюю ночь будет идти снег, оно исполнится, а если нет, то не исполнится. Глупо, правда? Но я часто так загадываю: на снег, на дождь, на радугу. И ещё – когда электронные часы показывают одинаковые цифры, – если успею загадать желание, то сбудется…
– И что, сбывается?
– Не знаю! Я забываю потом! Но всё равно каждый раз загадываю, почему-то верю…
– Понятно. Завтра куплю пачку бумаги, дашь мне ножницы…
– Зачем?
– Ну как, зачем. Нарежу бумагу, и если снег не пойдет, заберусь на крышу и буду сверху сыпать – мимо твоего окна.
– Костя…Какой ты смешной…
– Да, прямо клоун по жизни… Вероника…Знаешь, чего я больше всего боялся, когда ждал тебя на скамейке? – он снова погрузил ложку в мёд, и крошечные пузырьки словно подсветили бледно-янтарную массу.
– Чего же?
– Я боялся, что ты придёшь не одна. Вообще-то, я был почти уверен, что с тобой кто-то будет, и не знал, что тогда делать.
– А всё-таки, что бы ты сделал?
– Говорю же, не знаю. Хотя нет, знаю. Пошёл бы и напился в каком-нибудь кабаке! Но ты пришла одна…
– Иначе и быть не могло. Я всегда одна. Всю жизнь.
– Неправда. Не может такого быть!
– Может, может.
– Не верю всё равно. Там ещё остался кипяток в чайнике?
– Да, я налью тебе.
– Я и сам могу налить. Не толкайся.
– Это ты не толкайся, я первая встала. Костя…
– Всё. Я тебя поймал, не отпущу теперь. Поставь чайник на место, ради бога.
– Костя…
– Молчи и закрой глаза.
– Я боюсь.
– Вот, теперь ты боишься. И чего?
– Не скажу, ты будешь смеяться.
– Да, сейчас прямо зайдусь в истерике… Говори.
– Боюсь тебя разочаровать.
– Только это?
– Кажется, да.
– Тогда не бойся. И вообще ничего не бойся, ладно? Никогда.
Вероника стояла перед зеркалом и внимательно, придирчиво рассматривала своё отражение. Простое синее платье, пошитое к Новому году у местной портнихи, сидело на ней безупречно. Длинные пепельно-русые волосы тщательно расчёсаны и привычно стянуты узлом на затылке. Она слегка подкрасила губы, пощипала щёки, чтобы появился румянец, и пошла на кухню проверить, как там чувствует себя пирог в духовке. Из динамика под потолком лилась музыка – искрящаяся, стремительная, радостная, и сейчас это определённо был Моцарт – увертюра к «Свадьбе Фигаро». Весёлая трель дверного звонка гармонично влилась в энергичную мелодию, Вероника побежала открывать, и в распахнутую дверь сначала шагнула зелёная и пахучая лесная гостья, а за ней уже боком протиснулся Костя.
