На суде Селивакин выглядел расстроенным. Ему зачитали список всего, что он «украл». Он яро протестовал. Утверждал, что коньяк не пьет принципиально. Армян не приемлет категорически. Кричал, что губят честного человека. Плакал крокодиловыми слезами. Взывал к справедливому суду.
Ему дали год. Хозяйка магазина присутствовала на судебном заседании. Требовала для Селивакина высшей меры наказания – расстрела.
В общем, все остались недовольны. Селивакин, хозяйка, мой отец. Ему было неудобно перед арестованным. Какое-то время он носил тому передачи: сигареты, печенье, еще что-то. Спрашивал, что тому еще надо. Вроде как замаливал грехи.
***
Бывает, что случается так. Как с моим отцом. Когда не ты ищешь свое призвание, а оно находит тебя.
Он попал в свою струю. Туда, где чувствовал себя, как рыба в воде. Пригодилось и педагогическое образование. Отец пресекал безграмотность – выискивал ошибки в протоколах. Однажды на посиделках с начальником городской ритуальной службы сходу сочинил эпитафию в стихах. Тот тут же предложил ему сменить род деятельности. Умолял не губить талант. Отец только, смеясь, отмахнулся.
Я почти закончил школу. Предстояло определиться со своим будущим. На полном серьезе. То есть никаких космонавтов и жонглеров в цирке. Меня в тысячный раз спросили, кем я хочу быть. А я в тысячный раз ответил, что не имею ни малейшего представления.
– Может быть экологом? – спросила мама.
– Может быть и экологом, – согласился я.
– А если экономистом? – мама оседлала букву «Э».
– Или экономистом.
И я стал экономистом. То есть человеком абсолютно непонятной и невнятной профессии. И сейчас мой тарантас не мчится по гладко выбритой трассе, а трясется по колдобинам, рытвинам, ямам. Я совершенно точно знаю, когда я свернул не туда. Вернуться уже невозможно.
Сколько тех поворотов еще будет? Один, два. Заметить бы, не пропустить.
Такая вот грусть с прищуринкой.
Сельские любови. Триптих
Дом I
В этом доме все выдавало кокетство. Такое себе жилище легкого поведения. Хата-вертихвостка. Голубые ставни, резное крыльцо, приоткрытая калитка. Яблоня, плодоносящая «медуницами». Яблокисрывались с ветки и ухали по обе стороны хлипкого забора. Как говорится, и нашим, и вашим. Вкус пряный и до умопомрачения сладкий. Просто-таки инъекция счастья. Откусишь и превратишься в улыбку чеширского кота.
Сие жилище перепробовало столько постояльцев, что мы попросту устали запоминать их имена. Величали обезличенно: «сосед»или, еще короче, «эй!». Дом со своими обитателями вовсю куртизанил, после уставал и каким-томакаром от них избавлялся. Каждое лето, когда мы приезжали в деревню, наново знакомились с новыми соседями. Они все, как один, говорили:
– Ну-с, будем знакомы.
– Какое-то время, – уклончиво отвечали мы.
Тем летом, о котором пойдет речь, в дом въехала молодая семья: папа, мама и две дочки. Одна из молодых особ оказалась моей ровесницей. Это располагало к общению и совместному времяпрепровождению. Взрослые настаивали, я не противился. Курортный, можно сказать, роман.
Звали ее Даша. Она парила над землей, не касаясь ее ногами, и носила ровно такую же прическу, как Алиса Селезнева. Челка густая, как горячий шоколад. Глаза – каштаны в собственном соку. Тоненькие ручонки, локотки щетинятся. На лопатках пробивается пушок. Красный сарафан в белый горошек. Улыбка как бы предполагает загадку. Но, в отличие от госпожи Лизы, в Дашином случае присутствует и намек на отгадку. То есть интрига с беспрестанным подогревом. Это целое искусство. В общем, я был покорен с первых же секунд, когда увидел Дашу. Как и любой нормальный человек тут же спланировал наше совместное будущее. Свадьба, дети, спим в обнимку. В моей груди поселилось нежное чувство. Я стал более расположен к молчанию, старательно забывал слова, узнал, что такое «вдаль».
