– Что? Как она сюда попала? Это ж нормировщица Люська! Та еще бабенка. Вот…
Он явно хотел выругаться, но остановился.
– Вот черт этот Парасюк. Вставил свою зазнобу среди передовиков.
– Кто такой Парасюк и почему он что-то вставил в вашу книгу?
– Понимаешь, милая, я тебе как на духу скажу, у меня ведь не было времени писать столько страниц. А в райкоме потребовали, чтобы на обложке было мое имя. Мол, так солиднее. Я поручил писать начальнику отдела научной организации труда, все равно ему нечего делать. А он поленился и перепоручил все этому Парасюку. И даже не проверил.
– Но вы читали книгу?
– Конечно, читал. Но знаешь, на пятой странице уже так спать хочется. Я ее два дня читал, вроде все правильно, ничего он не переврал. Просил нашего инженера по технике безопасности прочитать. Он говорил, что все нормально. Да вырежи ты эту Люську, и дело с концом.
– Петр Васильевич, я ведь это только как пример привела. Мне нужно понять, что здесь главное для вас. Я сейчас не о том, что написал ваш Парасюк. Это все можно исправить. Но что вы хотели показать здесь? Есть ли что-то, за что вы боролись? Не только вы, но и весь коллектив. Что мешало? По нашей терминологии: в чем был конфликт?
– Да вроде ничего не мешало. Я бы конфликтов у себя на шахте не допустил.
– Ну, может быть, начальство не давало денег на перевооружение шахты? Может, кто-то ставил палки в колеса?
– Олечка, да зачем же писать о плохом? И так в жизни много плохого, еще и в книгах об этом писать.
– Но иначе читателю не интересно. Если нет конфликта, то это уже лакировка.
Здесь Петр Васильевич забеспокоился.
– Нет, лакировки тоже не должно быть. За это в райкоме не похвалят. А что ты посоветуешь?
– Давайте так, вы подумайте дома, что мешает шахте и как вы с этим боретесь. Приедете, и мы обсудим, исправим, вставим что нужно, что бы хоть что-то было в книге интересное.
Мы еще посидели минут сорок. Я указала на несколько совсем непонятных мне мест. Автор с изумлением слушал, всматривался в текст и тоже ничего не мог сказать, только ругался (про себя). Потом он посмотрел на меня, сказал, что доверяет мне полностью, разрешает править так, как я посчитаю нужным. Пообещал, что через две недели будет в Москве «как штык».
Я захлопнула рукопись: добилась некоторого взаимопонимания. Петр Васильевич обрадовался.
– Может быть, я угощу тебя ужином? Не подумай чего. Просто ты здесь сидела без обеда, читала эту галиматью. Ну Парасюк! Будет ему на орехи. Оставлю без премии.
Он уже давно перешел на «ты». Вероятно, ему это удобнее и привычнее. Я рассмеялась.
– Спасибо, Петр Васильевич, за заботу. Но я поеду домой.
– Что, дети ждут?
– Нет, но у меня дела дома.
– Ну как знаешь. Тогда до понедельника. А потом я дней через десять приеду.
Дальше события развивались по обычной схеме: я подготовила кучу вопросов, на которые Петр Васильевич в понедельник не смог ответить и перепоручил мне придумать, что бы это могло означать. Мы с ним поработали через полторы недели целый день. Потом я сидела неделю и еще раз перерабатывала сюжет. Затем выверяла нестыковки, сформировала на что-то похожее начало. Еще неделю работала над стилем. И наконец пошла самая простая часть работы – устранение его и моих ошибок, опечаток. К этому времени от исходной рукописи мало что осталось, и я сдала ее перепечатать. Так как главред нажимал, рукопись перепечатали за два дня. И я снова уселась за чтение и устранение нестыковок, опечаток. Наконец смогла сдать рукопись корректору. Еще четыре дня, и можно было сказать приехавшему Петру Васильевичу, что он может подписать готовую рукопись. Он даже не стал читать, только заглянул в начало, увидел, что там ему ничего не знакомо, молча подписал и сказал в очередной раз:
