Конечно, я не представляла себе, что мне придется делать в музее. Видела картины, неплохо знала, какие знаменитые художники работали в поместье во времена Аксаковых и Мамонтовых. Поместье для меня было окутано ореолом славы этих имен. Но когда за неделю ознакомилась с литературной частью музейных коллекций, все несколько поблекло в моих глазах. Да, около двух тысяч редких книг, более двух тысяч рукописей. Это, безусловно, богатство. Но это богатство для искусствоведов, занимающихся историей живописи и художественных промыслов девятнадцатого века. А меня интересует литература. И количество имен литераторов, связанных с поместьем, оказалось совсем небольшим: Аксаков, Гоголь, Тургенев. Несколько позднее Бунин и Шмелев. Если не считать Аксакова, все остальные мало связаны с этим поместьем. А книги Сергея Тимофеевича Аксакова мне совсем не интересны.
В университете я интересовалась творчеством Лермонтова. Причем не поэзией, а его прозой. В чемоданчике хранила свою курсовую работу по раннему творчеству, в основном по роману «Вадим». Можно назвать его романом, как я предпочитала, можно скромно обозначить как повесть. Меня привлекали в нем романтика, упоение свободой. Конечно, я доказывала в своей курсовой работе поэтизацию автором расправы, учиненной угнетенными народными массами над «верхами». Я правильно заметила, что Лермонтов обратился к этой теме раньше Пушкина, и делала акцент не на мысли «русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Показывала фатальную предопределенность восстания. Восстания Пугачева могло не быть, но было бы другое восстание, на пять, на десять лет позже. И я старательно пыталась показать свое понимание процессов, происходящих в обществе того времени, на десяти листах своей курсовой работы. За курсовую получила пятерку, но теперь, когда вынула ее из чемоданчика и пролистала, только рассмеялась. Рассмеялась, так как вспомнила, как усердно переписывала свои умозаключения и выводы из трудов маститых авторов, не заботясь даже хоть чуть-чуть переработать их.
Мне хотелось продолжить свои «изыскания» в области лермонтоведения, но фонды музея не давали на первый взгляд никакой надежды найти что-то новое, неизвестное. Я поделилась своими сомнениями с Аллой. Она в ответ рассмеялась. Фонды в порядке, новые поступления достаточно редки. Кто тебе мешает работать над интересующими проблемами?
Два месяца изучала все, что было написано о творчестве Лермонтова. В библиотеке музея почти ничего не было из интересующего меня, но Алла сразу же разрешила ездить два дня в неделю в Ленинскую библиотеку. И вот я, перегруженная информацией, сижу и думаю. Опять изучать, как реалисты сороковых годов развивали тенденции, намеченные в «Княгине Лиговской»? Исследовать, как его проза уравновешивала влияние ранних рассказов Гоголя на творчество последующих писателей? Заниматься проблемами интерпретации образа лишнего человека в романах писателей середины и второй трети девятнадцатого века?
Да и Тургенев в образе Базарова развивает в новую сторону идеи «Героя нашего времени». Если во второй части романа Герцена «Кто виноват?» масштаб драмы сопоставим с коллизией лишнего человека Лермонтова, то ничтожный Лучков в «Бретере» Тургенева является как бы тем же Печориным, искаженным кривым зеркалом. И Авдеев в «Тамарин», и Писемский в повестях «Тюфяк» и «М-r Батманов» пытаются, довольно успешно, развенчать «печоринство», довести его до уровня пошлости.
