Я взял его в руку и осторожно выглянул из-за шкафа. Быстряков, выпучив глаза, прыгал на одной ноге. Указательный палец его левой руки был прижат к голове, где-то в области виска, видимо, указывая на что-то. Увидев меня, он закричал:
– Он у меня здесь!!! Он у меня здесь!!! Он у меня в голове!!!
Кто? Дьявол? Пришелец? Тротил? Близнец-паразит? План по захвату вселенной?
Это уже было не важно, мои подозрения переросли в уверенность – Быстряков представляет серьезную опасность. Я уже стал примериваться, как удобнее ударить, но тут Быстряков проорал еще одну фразу, которая спасла его череп:
– У меня таракан в голове!
Конечно, у каждого свои тараканы. Я знал, что у Быстрякова они есть. Но не знал, что один и что он причиняет такую боль. И вот, теперь Быстряков решил поделиться ею со мной.
– Ааааааааа! – опять закричал он, прыгая на ноге. – Он только что во сне залез! Звони в «скорую»!
Это было здравое предложение. Я позвонил, но «скорая» не поехала на вызов. Когда узнали, в чем дело, посоветовали поехать в Боткинскую больницу. Там, дескать, врачи вытащат таракана из ушной раковины. Услышав это, ошалевший от боли Быстряков, потребовал, чтобы я звонил в мэрию. Увидев мое замешательство, он, продолжая держать палец в ухе, сам начал звонить. И именно в мэрию. Дозвонившись, стал требовать, чтобы к нему на дом приехала скорая помощь, так как он москвич и знает свои права. К моему удивлению, с ним еще и разговаривали. Как и в прокуратуре, куда он тоже дозвонился, а также в организации «Мемориал». Но помочь ничем не могли.
– Ничего нельзя добиться в этой гребаной стране, все еще живем при «совке»! – со злостью произнес Быстряков, продолжая удерживать таракана пальцем, и держа голову набок, так боль была терпимой. – Поехали в больницу.
Я потом год хохотал, вспоминая эту историю. И со мной хохотали, надо признать, все знакомые Быстрякова, хоть я ему и поклялся, что не буду ее рассказывать. Но я в этот момент, когда клялся, держал скрещенными пальцы, а так – не считается.
Самое смешное, что в больницу мы приехали, как оказалось, только для того, чтобы получить добрый совет. Доктор сказал, что не будет доставать таракана, так как избавиться от него может сам больной. Надо просто залить в ухо подсолнечное масло. Так Быстряков и поступил, вернувшись домой. Он долго пытался вытряхнуть насекомое, но ничего не получилось. Потом один из его знакомых, когда был сердит на Быстрякова, называл его «тараканьим погостом».
На этот раз мы сели за стол вчетвером. Быстряков, Белокопытов, Я. и я.
Оказалось, что будущая сериальная работа Я. связана с английским языком, которым он владел на уровне советской школьной программы. То есть, мог сказать «ай эм ит из борис стогофф». Этого словарного запаса вполне хватило бы, чтобы сдаться в плен, но для сериала казалось недостаточным.
Во время задушевного, точнее – закадычного, распития водки, Я. спросил, не могу ли я как-нибудь немного позаниматься с ним английским. Я сказал, что могу.
К пятой где-то кружке водки задушевность ушла, не мягко покачивая бедрами, исходя из своего женского рода, а жестко – пустыми ведрами, и указав путь к неудаче дальнейшего застолья. Разговор неожиданно стал приобретать откровенно ксенофобский, ужасающий характер. И виноваты в этом, конечно, были евреи.
Дело в том, что Я., по словам Белокопытова и Быстрякова, был учеником московского поэта Юрия Блудова. Сам Блудов, опять же по их словам, считал своим учеником Осипа Влодского, нобелевского лауреата, который, по его – Влодского – словам, считал своим учителем Евгения Шпрее, ленинградского поэта.
