.) нет никакого прогресса в сравнении с их предыдущими «документами», что они еще «больше запутывают дело и обостряют конфликт». «Непомерно амбициозный», по мнению Сталина и Молотова, тон свидетельствовал о нежелании «выяснить истину, признать по-честному свои ошибки, признать необходимость ликвидации этих ошибок»
[52]. Кремль на сей раз решил вспомнить и подверстать к списку прегрешений югославов и более ранние высказывания руководства КПЮ, в частности речь Тито в Любляне в конце мая 1945 г. о ситуации вокруг Триеста. Советские руководители пытались выстроить схему требований и поведения югославской стороны в триестском кризисе в мае–июне 1945 г. Тогда югославская армия в ходе быстрого наступления планировала занять город раньше британских войск, и СССР вначале поддерживал это намерение, но западные союзники спешно вошли в Триест, не оставив югославам шанса. Сталин был лично вовлечен в переписку с Черчиллем по этому поводу и в результате рекомендовал Тито не обострять ситуацию. Это вызвало недовольство югославов, рассчитывавших на советскую поддержку в реализации своих планов в Истрии. Но, как подчеркивалось в письме, СССР не мог пойти на новую войну, теперь уже с Западом. Возможно, этим объяснялась крайне негативная реакция кремлевского руководства на заявление Тито, что Югославия «не желает оплачивать чужие счета и не хочет быть разменной монетой», а также не желает, чтобы ее «вмешивали в какую-либо политику сфер влияния» (Тито, скорее всего, к этому времени было известно о переговорах Сталина и Черчилля в октябре 1944 об определении зон ответственности между союзниками на Балканах. –
А. А.). Как отмечалось в письме, заявление Тито в Любляне было направлено не только против империалистических держав, но и против СССР. «Антисоветская установка тов. Тито», считали авторы письма, не встретила отпора со стороны Политбюро ЦК КПЮ и, более того, стала основой клеветнической пропаганды руководителей КПЮ, развернутой среди партийных кадров. Речь шла об обвинениях в «перерождении» СССР в империалистическую державу, намеревавшуюся «экономически захватить Югославию», а также о «перерождении» ВКП(б), стремящейся «захватить через Коминформ другие партии»
[53]. Развивая тему об антисоветском курсе Белграда, авторы письма подчеркивали, что «югославские товарищи должны принять во внимание, что остаться на таких позициях – значит встать на путь отрицания дружественных отношений с Советским Союзом и народно-демократическими республиками». Письмо содержало важные выводы о перспективах экономических отношений с Югославией. Сталин и Молотов (если считать их подлинными авторами послания) советовали югославам учесть, что, «оставаясь на таких позициях, они лишают себя права требовать материальную и иную помощь от Советского Союза, ибо Советский Союз может оказывать помощь только друзьям».
Так по сути был дан старт экономической блокаде Югославии, развернутой в полном объеме уже в следующем году с привлечением всех коминформовских стран. Все попытки югославской стороны договориться о продлении торгово-экономических соглашений, о чем начиная с января 1948 г. велись двусторонние переговоры, оказывались напрасными. Это не могло не вызвать в Белграде резко отрицательной реакции, став дополнительным катализатором разгорающегося конфликта.
В письме от 4 мая вновь повторялись обвинения руководства КПЮ в неверной трактовке марксистко-ленинской теории, в отказе от признания неизбежного обострения классовой борьбы, в принижении роли рабочего класса и возвышении крестьянства без его деления на бедняков и кулаков. Говорилось о растворении партии в Народном фронте, сектантской, лишенной внутренней демократии партийной жизни. Главная же причина отрицания «очевидных» ошибок и нежелания добросовестно их исправить, крылась, как считали в Кремле, в чрезмерном зазнайстве югославских руководителей. Формулировалось это утверждение в классическом партийном стиле, который должен был восприниматься югославами как еще скрытая, но вполне реальная угроза. Так, авторы считали, что «после одержанных успехов у них (югославских руководителей. –
