Но удивительно: описана эта гибель так светло и беспечально, что не только трагедии – драмы в ней не ощущается. И тогда вспоминаешь уже не смерть, а жизнь героев. Верно, она была не безоблачна, но слишком уж легко им давалась их работа жизни; словно не стена перед ними, а тонкая паутина, сквозь которую можно пройти, даже и не заметив. Вот чего не хватает в книгах Уайлдера – сопротивления жизненного материала. В них много веры, любви – это прекрасно. Но, не встречая серьезного сопротивления, такая вера рискует немало потерять в своей истинности.
Тут вспоминается еще один соотечественник и современник Уайлдера – Уильям Фолкнер. Он, как известно, признавал принадлежность к одной лишь литературной школе – школе гуманизма. Так же мог бы, по чести, сказать о себе и Уайлдер. Но Фолкнер не страшился сталкивать своих героев с самыми немыслимыми препятствиями, напротив, громоздил их одно на другое, полагая, что только таким образом можно проверить стойкость человека, его способность «выстоять и победить». У его героев эта способность выстраданная, у героев Уайлдера – дарованная.
Лишь однажды писатель изменил этому обычаю – и получилась вещь сильная, пожалуй, наиболее значительная в творчестве Уайлдера – «Мартовские иды».
Правда, тут «поработало» само время. Роман писался сразу по окончании Второй мировой войны (вышел он в 1948 году), которая убедила западных интеллигентов-гуманистов вроде Уайлдера, что одной веры, терпения, любви мало для того, чтобы остановить разнузданные силы, покушающиеся на самые основы человечности. Нет, писатель ничуть не утратил своего обычного оптимизма, не усомнился в идеалах, но впервые, как уже было замечено ранее, рискнул испытать их на прочность. Отсюда нетрадиционная интерпретация главного героя – Юлия Цезаря. Отсюда же и выбор времени действия: в истории бывают периоды относительно стабильные, а бывают переломные, остроконфликтные; именно такой момент и изображен в «Мартовских идах» – крушение Римской республики.
Конечно, Уайлдер слишком уважал историю (и как художник, и как археолог по образованию), чтобы корыстно использовать ее в интересах современности, насильственно извлекать аналогии. Хотя автор и уведомляет, что «воссоздание подлинной истории не было первостепенной задачей этого сочинения. Его можно назвать фантазией о некоторых событиях и персонажах последних дней Римской республики», об этом предупреждении скоро забываешь – настолько живо и убедительно воссоздан самый дух давних времен. Дневники, которые не велись, письма, которые не писались, замечания о встречах, которых не было (роман построен в виде документальной хроники событий, записей бесед и т. п.), – все это кажется предельно подлинным. Подобная достоверность (к чему он никогда не стремился в книгах о современности) в данном случае задача для автора не попутная, а важная и до некоторой степени самостоятельная.
Ибо не одной лишь исторической точности ради добивался Уайлдер стилевых соответствий. Подобно тому, как Цицерон искал утраченное Римом величие в давних, греческих образцах, современный писатель тоже обращается к прошлому, погружаясь на всю глубину веков, чтобы найти истину и красоту. Они заключались для него даже в самом звучании слов и речений.
И все-таки в этом романе, не изменяя прошлому, Уайлдер более напряженно, чем в любом другом своем произведении, даже и приближенном к нам по времени, размышлял о дне сегодняшнем. Нет, он не исследовал социально-исторические корни фашистской диктатуры, как не исследовал он и природу новой – «холодной» – войны. Такого рода категориями Уайлдер вообще не оперировал. Но он ясно видел, что одна катастрофа произошла, а другая – возможна (слишком тонка грань между «холодной» и «горячей» войнами), поскольку в мире царит обывательское равнодушие, молчание совести. Такого быть не должно, в историческом развитии общества посторонних нет – вот главная мысль писателя.
