Лжец, гребаный лжец.
— Никогда? — Катя затихла, затем мягко высвободилась и ладонями нежно мое лицо обхватила. Смотрела пристально, в душе моей читала. Я не выдержал ее взгляда пронзительного, проникновенного, первым отвел глаза. Она коротко, зло хохотнула.
— Все с тобой ясно, Полонский, — и резко отшатнулась от меня. — Ты свой выбор сделал, — и демонстративно брезгливо руки вытерла о светлую ткань кашемирового костюма. — Уходи.
— Из моего дома меня же выгоняешь? — предостерегающе мягко спросил, проходя в обуви в свою гостиную, зная, что Катю бесит эта привычка.
— Отлично, — она кивнула согласно, — тогда мы уйдем.
— Никуда ты не уйдешь. Это наш дом, наша дочь, — я пружинисто поднялся с дивана, на который упасть успел, ноги забросив на винтажный журнальный столик, доставленный прямиком из Италии (нельзя с ним так, нельзя, а я делал, потому что мог!), и наступал на нее. — А ты — моя жена, — рядом остановился и за плечи Катю схватил, сжал крепко. — Я не отпущу тебя, не дам развод. Я люблю тебя, Катя. Понимаешь, люблю! Нужна ты мне!
Это звучало ни как признание или даже извинение, как факт, с которым ей смириться придется.
— Не смей! — Катя дернула плечом. — Мне противно рядом с тобой стоять. Проваливай туда, где ночь провел! — ее голос набирал обороты, звеня от первобытной ярости.
Я схватил жену, к себе прижал, характерный треск ткани оглушительно громко в гостиной, наполненной хриплым дыханием и борьбой, прозвучал. Я крутанул Катю в объятиях и грудь удивительной правильной формы, обрамленную французским кружевом в прорехе увидел. Потянулся жадно, сосок розовый сжал, не обращая внимания на протесты.
— Ненавижу тебя! Не смей! Предатель, мерзавец!
Я схватил ее за лицо, чтобы дергаться перестала. В рот язык пропихнул, хотел не слышать злых слов и правдивых обвинений. Хотел, чтобы любила и наслаждалась моей близостью, как еще день назад, когда руку мою трепетно сжимала.
— Блядь, больно! — выругался, когда рот металлическим вкусом крови наполнился. Катя прокусила мне губу и отбежала, прикрываясь руками. От меня, мужа законного, закрываясь!
— Черт, Катя, десять лет похереть из глупости?! Из-за одной ошибки?! Не будь дурой!
— Это ты похерел наш брак, скотина!
Бля, резкая она, пиздец! Ни одного слова без своего едкого внимания не оставит! И меня нести по жести начало.
— Я не имел в виду, что ты глупая, — попытался сбавить обороты. И снова к ней приблизился, не для того, чтобы нахрапом взять, а лаской убедить.
— Кого ты трахал вчера, Вадим? Кого?! — нет, завелась Катя, не сбить больше градус, а мне духу не хватило в цвет признать свой косяк.
— Забудь. Это все неважно, — буркнул, устало переносицу почесав.
— Забыть? Просто забыть?! — ахнула она, затем горько проговорила: — Я всегда знала, что ты жесток по сути своей, но не думала, что меня снова это коснется.
— В смысле снова? — я тоже на взводе был, как самый чувствительный курок: перышко погладит и крючок дернет, разрывную пулю выпуская. Я типа мужем хреновым был?! Да я все для них с Никой делал! На руках, сука, носил. — Тебе жилось со мной плохо?
— Убирайся, — устало обронила она. — Не нужен ты мне больше.
— Не нужен, значит? — меня разрывало от гнева. Так легко отказывается от меня! А Катерина Алексеевна сама-то любит? Или ее ебучая гордость и бесячие принципы важнее?! — Завтра позовешь, не вернусь уже, понимаешь это?
— Мне твоя рожа эгоистичная за эти десять минут опротивила, — буквально выплюнула. — Тошнит от тебя.
