– Ну что? – с нетерпением спросил Сербин.
– Поговорили.
– И что?
– Ничего он мне не сказал.
– Черт! – ругнулся Сербин.
– Но у меня сложилось впечатление, что он что-то знает.
– Он намекнул?
– Нет. Мне показалось, он хотел что-то сказать, но не решился.
– Может, ещё раз встретиться?
– Я на это рассчитываю.
– Он обещал позвонить?
– Нет, но я буду ждать.
– А если не позвонит?
Я развёл руками.
– А что у вас? – задал и я свой вопрос.
– Военные ответили, что буксир действительно находился в том месте в связи с поломкой.
– Опросите команду, – предложил я. – Возможно, они что-то видели.
Мы сели на скамейку. Парусник бросил якорь. Команда ловко убрала паруса, и теперь мачты, растопырив реи, напоминали осыпавшуюся новогоднюю ёлку в конце января. Чайки, толкая друг друга и крича, терзали тело какой-то рыбины, прибитой к берегу. Мы посидели ещё немного, прошлись вдоль берега и попрощались.
Вернувшись в номер, я не покидал его до конца дня. Устроившись поудобнее в кресле, читал Гроция. Бугрим в тот день так и не позвонил. На следующий день я пошёл бродить по городу. С Тигровой сопки свернул на Алеутскую и наткнулся на странный памятник. Человек стоял, широко расставив ноги, взяв руки в бока. Голова его напоминала бильярдный шар, смотрел он дерзко, с вызовом. Я пытался угадать, кто это, но безуспешно. Оказалось, это был Юл Бриннер. Я недоумевал: каким ветром сюда занесло этого бритоголового парня из знаменитого американского вестерна «Великолепная семёрка»? Вместе со школьным другом мы посмотрели фильм трижды. Мы повторяли брошенные им фразы таким же небрежным тоном, вырабатывали его самоуверенную походку и умение в мгновение ока выхватывать из кобуры кольт. Мы и не подозревали, что этот лысый кумир, укрощавший бандитов на диком Западе, – наш земляк. За памятником, на возвышенности, стоял трёхэтажный дом в стиле модерн. Как сообщалось на мемориальной доске, прикреплённой к дому, здесь в 1920-м родился Юлий Борисович.
После долгих скитаний вернувшись на Алеутскую в виде памятника, Юл принёс с собой запахи американских прерий, привкус рыжей пыли, оседающей на гривах вспотевших коней, и непреодолимый соблазн увидеть всё это… Размышления о мальчишке, с родителями подавшемся за океан, навели на мысль о том, что, возможно, благодаря таким как он, Владивосток напоминает дом, в котором не заперты двери, гуляют сквозняки, куда запросто заходят знакомые и не очень знакомые люди и где навсегда поселилось ожидание чего-то необычного…
Пошатавшись по городу, я забрёл в кафе и за чашкой кофе продолжил читать Гроция. Улитка движется быстрее, чем я читал. Толстый том был напичкан мудростью древних. Я прочитывал фразу или абзац, осмысливал написанное, затем перечитывал ещё несколько раз. С помощью умных людей, живших на земле в разное время, дотошный Гуго пытался понять природу поведения человека: что лежит в основе конфликтов, которые он то и дело затевает? почему постоянно ведёт войны со всем, что его окружает? отчего не может жить достойно и великодушно? «Откуда у вас вражды и распри? – спрашивал он, цитируя Иакова. – Не отсюда ли – от вожделений ваших, воюющих в членах ваших? Желаете – и не имеете, убиваете и завидуете – и не можете достигнуть; препираетесь и враждуете – и не имеете потому, что не просите; просите – и не получаете потому, что просите не на добро, а чтобы употребить для ваших вожделений». «Ни одна война не имеет иных источников, кроме пороков…» – считал Плутарх. «Из вожделений рождаются ненависть, распри, раздоры, восстания, войны», – полагал Цицерон.
