(Потом он скажет: «Я говорю, в первой половине дня, ты говоришь, нет». Я этого не говорила!)
Я предлагаю:
«Тогда, может быть, в субботу?»
«На субботу у меня другие планы».
«Жаль».
«Ну ладно, я не могу обещать на сто процентов, но если смогу, то приду».
«Ладно. До свидания». (Всё понятно, не придёт).
Пришёл. И разозлился. Наверное, ожидал увидеть совершенно раздавленное существо. А здесь – цветы, стол к чаю накрыт, и я – сияю.
Чего он мне только ни наговорил. Фу. Фёдор. Нет, Фед.
– Я всё прекрасно понимаю, – говорю.
– Ничего ты не понимаешь.
Сам ты ничего не понимаешь. Я в тебе силы черпала, наверное, права не имела, хотела и на сей раз почерпнуть, а ты последние отнял. И надежду отнял.
– А я вчера, сразу после твоего звонка, к тебе на такси приехал. Я думал, ты из дома звонила.
– Я не думала, что вы приедете.
Он сразу зло:
– Я тоже не думал, что ты так поступишь.
Что бы я ни начинала говорить, он сразу меня обрывал. Или отвечал так, что у меня отпадала всякая охота разговаривать.
– Я пошёл. Обещай мне, что с тобой ничего не случится.
– То, что могло случиться, уже случилось. А если и случится, вам-то какое дело?
(Я не извинилась, хотя выпад очень резкий, тут же это поняла, замолчала).
– Обещай, что ты ляжешь спать.
– Лягу. (Зачем обещать, я так устала, я так хочу спать, согреться, что у меня одна мысль – скорей бы в постель).
– Почему бы тебе не уехать к маме?
– Мне мамы и здесь хватает. Все нервы измотала. (Спохватилась. Замолчала).
– Не понял?
– Ну, это так – семейное.
– Я и хочу знать.
Захотел. Только что отругал, как мог, отбил всю охоту разговаривать. А тут нате…
– Ну почему ты молчишь? Я ещё не научился читать твои мысли.
– И не научитесь.
– Почему?
– Для этого надо с человеком общаться.
Он что-то ещё говорил.
– Конечно, нам бы с тобой сейчас сходить куда-нибудь в кино, но мне надо на семинар.
Смешной человек, кино – это было бы нелогично после такого разговора. Да и кому нужно это кино.
Я очень виновата перед тобой, Фёдор. Нет, перед вами, Фёдор Фёдорович. Я виновата прежде всего в том, что не смогла вам объяснить ничего, сама вас разозлила, обрубила все концы. Это к лучшему. Жаль только, что у него осталось обо мне плохое впечатление. Плохое-неплохое, но не такое.
Я тоже разозлилась.
Я – человек, а не расшалившаяся кошка. Моя – и то вон шипит на меня изредка.
Что он себе позволяет?
В моём доме?
– Давай будем слушаться меня.
Будем слушаться вас в вашем доме, дабы не обидеть хозяина, и будем слушаться вас в моём доме, чтобы оказать честь гостю.
– Ты всегда всё делаешь по-своему.
Я чуть не бросила ему: да, конечно, и в постель к вам я залезла против вашей воли, сделала по-своему.
Господи, что я снова взвилась? Обидно, ах, как обидно.
20 марта 1981
Сегодня была в гостях Лиля.
– Как там, – спрашиваю, – Фёдор Фёдорович поживает?
– Ничего. Мы с ним вместе стояли за огурцами.
– Ну, и как огурцы?
– Хорошие. Не горькие. Голос у него звонкий. Весна, что ли, так на него действует?
– Наверное, потому, что я не звоню.
Вот видите, Фёдор Фёдорович, вы цветёте. «Ты хорошо выглядишь». – «Спасибо. Вы тоже».
А сейчас? Вы цветёте. Я хирею. Безобразие. Я не знаю, чего больше хочу. Видеть его или не видеть. Но многое отдала бы за его голос: «Вы не пропадайте, Надя».
«Какая ты маленькая».
«Неопытная?»
«Ты молодая, красивая».
Чудак.
«Девчонка совсем. Поцелуй меня».
«Я не умею».
11 апреля 1981
Завтра у Тани день рождения. Сижу думаю, где бы взять денег на телеграмму. Хотела сходить к соседям, но кто-то лежит пьяный в подъезде. А по радио – Поль Мориа. Какая прелесть! Должна приехать Лиля, но её пока нет. Настроение – лирическое. Только вот кошка, дрянцо, умудрилась опрокинуть проигрыватель, и он вышел из строя, а я бы с таким удовольствием послушала пластинки.
