Мой друг Роллинзон - страница 21

Плэйн был один. По своему обыкновению, он приступил к делу сразу и без обиняков.

– Послушайте, Браун, – начал он, – я хотел поговорить с вами об этой истории с рисунком. Это преглупая и пренеприятная история, и наш директор не хочет поднимать из-за нее много шума. Лучше всего как можно скорее покончить с ней. Вот я и послал за вами. Я не ошибся?

– Не знаю, – ответил я. – Чего же, собственно, вы от меня хотите?

Плэйн пожал плечами. Потом он прямо спросил:

– Это вы сделали?

Я так же прямо ответил:

– Нет.

– Как? А ваш разговор с Филдингом? – с удивлением воскликнул он.

– Он ничего не значит. Когда он спросил меня об этом, я еще даже не понимал, о чем идет речь. Все, что я говорил ему, было сказано для смеха.

Такой ответ был вполне достаточным для всякого, кто знал Филдинга так близко, как Плэйн. Он сразу пошел дальше:

– Однако известно ли вам что-нибудь об этом деле?

Я предчувствовал, что он задаст этот вопрос, и заранее обдумал, как мне на него ответить. С одной стороны, я, конечно, знал, чей это рисунок, но вместе с тем я как бы и не знал ничего. Единственное, что я мог сделать, это уклониться от ответа и предоставить Роллинзону самому отвечать за себя.

– Послушайте, – сказал я, – это вопрос не совсем удобный.

Плэйн молча посмотрел на меня. Он спросил меня машинально, не подумав. Теперь же он должен был согласиться, что по отношению ко мне такой вопрос был далеко не простым. Он должен был принять в соображение, что после меня подозрение падало на Роллинзона, который был моим другом, и что если виноват Роллинзон, то весьма вероятно, что я кое-что знаю об этом, а следовательно, было бы неуместно меня выспрашивать. А в нашей школе не было никого, кто так строго придерживался бы честного и добросовестного отношения ко всякому делу, как Плэйн.

– Вы правы, – сказал он. – Вопрос этот лишний, оставим его. По главному пункту вы мне ответили, этого достаточно. Теперь хотите ли вы сами позвать ко мне Роллинзона или мне лучше послать за ним кого-нибудь еще?

Я подумал и сказал, что сам позову его.

Это был самый удобный случай для Роллинзона довериться мне. Впоследствии я понял, что если у человека была причина, которая помешала ему воспользоваться двумя-тремя удобными случаями, то та же причина заставит его отказаться и от четвертого.

– Плэйн хочет тебя видеть, – сказал я, когда разыскал Роллинзона. – Я обещал ему позвать тебя.

– Хочет меня видеть? Хорошо, сейчас пойду, – ответил он.

Неужели он ничего больше мне не скажет? Я сам заметил перемену в своем голосе, когда сказал ему:

– Это все по поводу рисунка.

Он как-то странно посмотрел на меня. Потом утвердительно кивнул головой:

– Да? Хорошо, – сказал он и вышел, не проронив больше ни слова.

Я не видел его до начала урока геометрии – это было приблизительно через час. Он не подошел ко мне после своего разговора с Плэйном. Как и раньше утром, несколько товарищей подходили ко мне с расспросами о том, что я думаю делать в случае дознания со стороны начальства, но все они не смогли удовлетворить свое любопытство. Я же был до такой степени оскорблен поведением Роллинзона, что окончательно решил не спрашивать у него ни слова, ни единственного слова. Он должен сам заговорить. Он видит, что я делаю для него, и теперь его очередь действовать. Я же буду ждать, хотя бы до самого судного дня.

Так томительно тянулось время после завтрака, расспросы товарищей раздражали меня, а в воздухе носилась гроза. Я чувствовал, что что-нибудь наверняка выяснится еще до вечера. Теперь, когда Роллинзон сознался, – а он, конечно же, сознался в разговоре с Плэйном, – директор не станет терять времени, чтобы уладить дело, и устроит публичное извинение. Директор будет рад покончить с этим, и можно было уверенно предположить, что ничем иным Хьюветт не удовлетворится.