XII
Три охотничьих схрона, засады по хоженым тропам,
Как на зверя, но зверь – он же все-таки свой.
Тати в волость соседнюю вплавь по болотам да топям,
Там вожак и утоп. А цыган – он живуч. Тут я взяли его.
XIII
Вот пошли через лес по дороге в деревню родную,
Повстречали цыганку, что пела чавелы свои.
Вот ужо повезло нам! Хватайте, робяты, колдунью!
Ну, мешок да веревка, а дальше – зови не зови.
XIV
Долго били. В деревне серьезней не сыщешь работы.
Как устали, то сели в тенечке охолонуть.
И доставить вражину в деревню, четному народу.
Как решит, так и будет. Нам нечего жилы тянуть.
XV
Привели их домой и оставили на ночь в овине.
А колдунья всю ночь провела головою в мешке.
Утром вышла народа обозленная половина,
Только малые детки остались да ветхие старики.
XVI
Вышел дед с бородой, как морозом прихваченный ясень.
«Все мы дети христовы», – сказал и подернул штаны, —
«Божий мир вокруг нас так чудесно прекрасен,
Что негоже нам душу чернить кровью слуг сатаны!
XVII
Бойтесь божьего гнева – как пылинку снесет, только дунет!
Нам же жить по законам его, в смиреньи одном да в чести.
Вот колдунья. Гляди – хватит силы прикончить колдунью?
Значит, грех на тебе. И тот грех тебе дальше нести.»
XVIII
Тут цыган посерел, как песок, смерти краше.
Очень жить уж хотел.
(А колдунья все в том же мешке)
Он задал ей сначала хорошей березовой каши
И к осине потом привязал, той, что невдалеке.
XIX
Гомонила толпа, бушевала, но только отчасти
Пожевал дед губами и молвил с хитринкой в глазах:
«Отпустите его, он теперь никому не опасен.
Вижу, смерть скалит зубы, как пес у него на плечах».
XX
Подивились кругом, как спокоен он стал и стал истов.
Знать, души его вышел положенный срок.
Старый дед тут как тут – в руки дал ему факел смолистый.
Подошел он к колдунье и снял напоследок мешок.
XXI
Кинул факел в дрова, почерневший от черного дела,
Онемев в один миг, и все силился что-то сказать.
А она все молчала и только глядела, глядела.
Так в молчаньи о чем-то кричали друг другу глаза.
XXII
Выл всю ночь шалый ветер на страшном на том пепелище.
Он затих, лишь найдя прядь смолистых волос.
А цыган – вот змея! —
оборвал на ремни голенища,
Задушил часового и в плавни гадюкой уполз.
…
XXIII
Постарела цыганка.
Да кто ж молодеет с годами?
Пусть твой шаг невесом и пусть сердце в груди не шалит.
Средь людей повелось так, началом назначив Адама.
Но иначе дела обстоят у потомков Лилит.
XXIV
На базаре цыганка услышала страшную новость,
Как колдунью сожгли – злоязычна людская молва!
Лишь повис поперек лба заправленный за ухо волос,
Когда шла и споткнулась, услышав дурные слова.
XXV
И оставив горшки, заспешила цыганка с базара.
День воскресный, торговый. И вон где Ярилы ладья!
Только дома она старику ничего не сказала,
Все сидела, на те злополучные чаши глядя.
XXVI
И она дождалась, как охотник, заветного стука,
Лишь сдержала от сердца идущий рыдающий стон.
Ворожба ворожее не радость, а смертная мука,
Знать: тобой исполняется древний и страшный Закон.
XXVII
«Это он». – «Открывай же скорей, моя матерь!! —
«Это он». – «Я скитался, не ел и не пил много дней.
Постели же на стол свою белоснежную скатерть
И тащи все, что есть.
Да горючей воды не жалей».
XXVIII
Она сделала все, как просил.
Принесла угощенья
И бутыль мутноватую огненного первача.
Только вышла из горницы, якобы из уваженья,
А на деле чтоб скрыть торжествующий пламень в очах.
XXIX
Приподняв занавеску, украдкой она посмотрела:
На столе только кости.
