– Только не это! – вздрогнула я и пришла в себя.
– Все нормально, все хорошо, Антонинванна, – быстро сказала я. Без нашатыря обойдемся, я уверена.
Но вот от стакана воды, который женщина налила из старого, еще советских времен, графина, я не отказалась.
Старшая и себе налила.
Налила, и выпила в три глотка. Будто это не вода вовсе, а напиток, более привычный охраннику нашему, дяде Феде.
Я прямо диву далась.
Но вот помогла водица-то. Я расслабилась, да и с лица Антонинванны ушло это растерянное, такое не характерное для нее выражение.
–Родильная горячка? – удивилась я. Честно говоря, я всю свою жизнь была уверена, что родильная горячка осталась в далеком прошлом. Слава богу, и тридцать шесть лет назад уровень медицины, даже в нашем городке, был не настолько низок.
Старшая кивнула.
– Подумала я. Потому что мамочка твоя такое говорила, что в здравом-то уме никогда бы не сказало. А тут роды. Непростые роды-то оказались. Мало того, что носила она тебя на три недели больше положенного, так ты и напрочь отказывалась покидать материнскую утробу.
Уж что только наши не делали, даже стимуляцию - а тогда это мало кому делали, редкость.
Да все бестолку.
А потом вдруг, совершенно неожиданно, когда уже стали готовится к кесареву, ты взяла да решительно пошла наружу.
Ой, Зоенька. А родилась ты такой маленькой да худющей, что взяли тебя к недоношенным. Так и лежала в инкубаторе, да. Вся кожа да кости, синенькая и длинненькая вся такая.
Я еще удивлялась. Надо же. Мамочка-то твоя роста небольшого, да кругленькая вся была.
– Антонинванна, а мама, мама-то что такого сказала? – поторопила я ударившуюся в воспоминания старшую.
– Ну, ты же говорила, что здоровый человек такую околесицу нести не станет, – постаралась я направить в нужное русло пожилую женщину.
– Да как раз когда тебя взяла в руки, так и сказала – надо же, а ведь я ему не поверила. Как на него похожа-то. Эльф чистой воды, – сказала наконец Антонина Ивановна.
– Ну, о чем можно подумать-то? Какой такой эльф, понимаешь? – она вопросительно посмотрела на меня.
– В смысле, эльф? – задумчиво протянула я. И вспомнила, как мама любила перебирать мои платинового цвета волосы. Иной раз откинет прядку и, будто ненароком, но внимательно-внимательно посмотрит на мои уши.
– Так вот почему я к нему все с ушами приставала, – сразу поняла я. Видно, память сыграла свою роль. Проснулась, видно, когда глюк мне киношку свою показал.
– Понятно, что ничего не понятно, – вздохнула я. – Ну, а папаша-то мой разлюбезный где? Эльф, как сказать?– поставила я вопрос ребром.
– Куда он девался, а? – я подозрительно посмотрела на старшую, которая только развела руками.
– Вот чего не знаю, того не знаю, милая. Но когда тебе исполнилось семнадцать, вот чуть не перед самой смертью Лизочки Сергевны, – вздохнула Антонина Ивановна, – пришла она как-то ко мне.
Такая вся грустная,уставшая. Сама на себя непохожая. Она же была такая хохотушка-веселушка, помнишь ведь?
Конечно, я помнила. И улыбнулась, но глаза увлажнились.
Эх, мамочка…
– Ну так что там про папочку-то? – с неожиданной злостью спросила я.
Старшая встрепенулась и продолжила:
– Да, пришла она ко мне и говорит:
– Тонечка, ты не подумай чего. Но вот последнее время неспокойно мне как-то. За Зоеньку волнуюсь. Ведь не оставят они ее в покое-то, – а сама смотрит на меня, вот будто прощается, глаза такие печальные-печальные.
